И я выбираю свободу для Тимура.
Шаг в мою сторону. Вязкий, словно сироп, медленный. Тимур замирает в десятке сантиметров от меня, не решаясь сделать последний шаг в пропасть, а я задираю голову, чтобы лучше видеть его лицо. Хочу запомнить каждую черту, сохранить её в памяти, чтобы потом долгими бессонными ночами перебирать, как яркие картинки, мечтать о несбывшемся.
Наверное, я мазохистка, но я верю, что мои чувства к Тимуру — не пустой звук. Не прихоть избалованной малолетки, папиной принцессы. Это что-то большое и серьёзное, что лишает меня воли и делает слабой, но мне нравится эта слабость. Чёрт возьми, мне нравится любить Тимура, потому что он — самый лучший человек на свете. Просто нам нельзя.
Так думает Тимур, в этом уверен отец, а я слишком слабая, чтобы суметь переубедить в чём-то двух взрослых и состоявшихся мужчин.
— Элла… — он произносит это с какой-то затаённой горечью. В голосе надлом, а во взгляде тоска. — Ты такая красивая. Слишком красивая. Преступно.
— Это плохо?
— Это плохо, — тяжело вздыхает и касается пальцами Микки Мауса на моём платье. Меня прошибает током от этого невинного касания, а колени превращаются в желе.
Пусть, пусть там будет этот глупый мышонок, я уже на всё согласна. Но если Тимур не отойдёт, я передумаю его отпускать. Не смогу, не сумею.
— Почему? — слова царапают горло, а во рту пустынная сушь. — Мне казалось, мальчикам нравятся красивые девочки.
— Мальчикам, наверное. Но мне на такую красоту смотреть больно и не смотреть не получается. Где ты взялась на мою голову, девочка-ромашка?
Задыхаюсь от повторения слов, сказанных в моей комнате. Воспоминания наваливаются лавиной, мне нечем дышать и единственное, чего хочется — почувствовать вкус губ Каирова. Тимур близко, но он не пытается что-то сделать, не старается стать ближе. Он просто смотрит на меня так, что забываю обо всём на свете.
— Уезжай, пожалуйста, — прошу шёпотом, собрав всю волю в кулак. — Если не хочешь ничего, если не можешь, боишься, уезжай.
Толчок в грудь, а в спину упирается стена. Тимур обхватывает мои скулы пальцами, впивается в кожу до боли и смотрит то ли со злостью, то ли с вожделением — у меня такой туман перед глазами, что не могу разобраться в оттенках его эмоций.
— Никогда, Элла, не бери меня на слабо.
Он дышит тяжело, лицо темнеет от сдерживаемого огня, а глаза оставляют на мне калёные метки. Больно и сладко одновременно. До растекающейся внизу живота лавы, до рези под рёбрами, до неистового желания, поджигающего мои вены.
И когда кажется, что вот-вот между нами случится что-то важное, где-то вдалеке раздаётся треск и грохот. Меня утаскивает куда-то вниз, накрывает сильным телом, а Тимур сдавленно матерится на незнакомом языке.