Мать не перенесёт, если её привычный мир рухнет. Я сволочь и где-то в глубине души мне хочется кинуть спичку и посмотреть, как полыхнёт это лицемерное гнездо, но, как бы одна моя часть не стремилась к этому, другая часть протестует.
– Что тут происходит? – голос отца, как всегда, невозмутим, но мне нужно поворачиваться, чтобы чётко увидеть, как разукрашена его физиономия моими кулаками.
Перед глазами мелькают эпизоды нашей драки. Костяшки, кулаки ещё помнят ощущение от соприкосновения с кожей, лицом отца.
Господи, когда я превратился в чудовище, которое кайфует от драки с родным отцом?
Кто меня превратил в это чудовище?
– Что случилось? – повторяет отец, и в голосе появляются требовательные нотки.
– К тебе полиция пришла! – зло выплёвывает мать и, оттолкнув меня, распахивает дверь.
На пороге двое – те же самые, кто приходил в больницу к Ане. Аня… в сердце кто-то вонзает ржавую иглу и проворачивает её с особым остервенелым удовольствием. Один из оперов, кажется, тоже узнал меня, потому что сухо кивает, растянув губы в вежливой улыбке.
Все мои мысли о финансовых делах отца осыпаются пеплом, потому что я немного в курсе, что всеми этими делами занимаются разные подразделения.
Значит, что-то связанное с Аней. Тогда почему отец?
Я медленно поворачиваюсь к отцу, пытаюсь понять, что написано на его разукрашенном лице, но от Романа Георгиевича Орлова ярких эмоций не дождёшься – даже в такой ситуации он остаётся холодным и невозмутимым.
– Где мы можем побеседовать с глазу на глаз? – интересуется один из полицейских, самый старший на вид.
Отец кивает в сторону своего кабинета и уводит представителей закона за собой, а мать, прямая, словно палка, доходит до дивана и оседает на него
– Марк, что в нашей жизни происходит? Куда мы катимся? В нашем доме полиция… это невероятно.
Мать кажется потерянной и разбитой, съёживается, становясь маленькой и хрупкой.
Волнует ли её судьба отца? Полицейские? Или только имидж семьи Орловых?
Что на самом деле волнует мою мать? Загадка.
– Если бы я знал, что вообще происходит, цены бы мне не было, – я подхожу к дивану, упираюсь в спинку кулаками, а мать смотрит на меня через плечо. – Мам, Аня погибла.
Мама открывает и закрывает рот и вдруг зажмуривается. Бормочет что-то вроде «нет-нет, этого не может быть, он не мог, нет, не таким образом», и тут мне становится по-настоящему нехорошо.
– Мама, ты знаешь что-то? – я огибаю диван, усаживаюсь перед матерью на корточки, заглядываю в бледное лицо. В нём ни кровинки, а глаза бешеные, огромные. – Мама, это же Аня, она выросла на твоих глазах. Вспомни её маленькой девочкой, ты же не можешь не помнить. Ты не можешь быть настолько безразличной… мама!