— Где у вас? — так же сердито спросил Капустин.
— Да в нашей же Тепляхе. Нарочно вот с извозной еду домой. Говорят, скоро и до моей избы доберетесь.
— Едем! Как раз в Тепляху и надо, — зло приказал Капустин. — Пропусти его вперед, Филипп.
Мужик, видимо, что-то понял. Лицо его стало добрее и от этого моложе. Объезжая их по целику, он озадаченно бормотал:
— А я уж думал, и вы… Вот оказия какая приключилась.
Потом вернулся от своих дровней, словоохотливо спросил:
— Отколь вы тогда ехали-то?
— Из Вятки.
— Так верст пять окружину дали. А я думал, Курилов. Извиняюсь тогда, коли не так. Поди, студено было? Мороз ныне лют. Март хвастался, быть бы посередке зимы, так быку рога обломал.
— Едем, — нетерпеливо сказал Капустин. Теперь он был не словоохотлив. Глаза его сузились, кожа обтянула острые скулы. Наверное, клял про себя Курилова. «Да, накузьмил там, видать, Кузьма, лихой балтиец».
Филипп смотрел на синеватые, в переливчатых искрах, снега и тоже молчал. Вот еще добавка к делу.
Снегам конца-краю не было. Вся дорога в свежих, надутых за ночь застругах. Почти под самыми санками вдруг захлопалась стая куропаток. Совсем как голуби, только с бурой лесной дичинкой в пере. Филипп выхватил «велледок». Ему уже представилось, как, чертя крылом снег, бьется птица, но Капустин сморщил лицо.
— Оставь, Филипп, не надо.
И он, поняв Петра, спрятал револьвер обратно в кобуру. Не хотелось Петру поднимать стрельбу перед селом, заводить шум.
На сжатом суметами зимнике за однопосадным починком они нагнали женщину. К мужику садиться было некуда: у него сани приспособлены для возки бревен, сам вертелся на брошенной поперек плахе.
— Садитесь к нам, — пригласил Капустин, и женщина, извиняясь, осторожно примостилась рядом с ним, с испуганным любопытством рассматривая комиссара в кожанке, перетянутого крест-накрест ремнями кучера. Не часто такие бывают в Тепляхе. — Учительница? — спросил Капустин, сразу поняв по одежде и речи, что женщина не может быть простой крестьянкой. Она была совсем молоденькой, с милым лицом и большущими удивленными глазами.
«А моя Тонька получше будет, — покосившись на женщину, тщеславно подумал Филипп, — порумянее», — и стегнул Солодона.
— Да, я учительница, — сказала женщина и даже не удивилась тому, как Петр узнал это.
Капустину показалось, что в Вятке в череде благонравных епархиалок, идущих парами на прогулку, видел он эту с овальным лицом девы Марии, с заглядывающими прямо в душу глазами.
— Вы из епархиального? — спросил Петр.
— Да, — удивилась она. — Как вы все знаете?
— Нет, не все. Не знаю, например, как вас зовут.