— Вера Михайловна, — послушно ответила она.
«Вот умеет зубы заговаривать, так умеет, — удивился Филипп. — Сразу все насквозь вызнал».
— А закон божий преподают у вас? — спросил Капустин.
— Отец Виссарион у нас никак отступаться не хочет. И вроде нельзя уже, а он преподает.
— Что ж вы, ничего сделать не можете?
Учительница промолчала, теребя кроличьего пуха белый платок.
Показалось угористое село с двумя церковными башнями, разрезанное надвое оврагом. Лобастый крутояр краснел глинистым обрывом.
— Это наша Тепляха, — сказала Вера Михайловна, — красивое село.
Чувствовалось, что учительница это село свое любит и гостеприимна и доверчива, потому что, легко выскочив из саней около кирпичной школы земской постройки, пригласила:
— Будем рады, если зайдете к нам.
— Завернем, — пообещал Капустин.
Лошадь остановилась возле курящейся речушки. Мужик в опойковой шапке виновато подошел к ним, сказал доброжелательно:
— Бают, село у нас по заметам стародавнее. Вон там, на яру, у нас все игрища и гулянья бывают, — и показал на голый, обдутый ветрами обрыв. — Далеко и видно, и слышно бывает. Тепляхой село называется из-за теплых ключей. Говорят, они целебные. Лоси там часто залегают, заживляют свои раны. А мужички в лихолетье грязь эту и воду возят домой, выпаривают и соль получают. Наверное, Тепляха могла бы стать целебницей. Читывал я про такие целебницы.
Выслушали мужика и поехали к его дому.
— Зайдите погреться. Мыслимо ли в одних сапожках ездить. Ныне лютый март.
Но Капустин греться не захотел.
— Где Курилов располагается?
— Наверное, в волостном правлении.
В это время выскочила молодая баба в одной шали на плечах, бросилась обрадованно к мужику в опойковой шапке.
— Приехал, Митя?
— Приехал, приехал, — легонько отстраняя ее, сказал тот помягчевшим голосом. — Вон люди промерзли. Самовар давай.
— Не надо. Мы пойдем. А лошадь, пожалуй, оставим, — сказал Капустин.
— Ну, не заблудитесь. Спросите Митрия Шиляева, каждый укажет.
И они пошли, издали завидев у просторного здания с балкончиком груженные мешками подводы. Это и было волостное правление.
На широком крыльце, опираясь о витой столб, щуря ошалевшие с перепоя глаза, стоял сам Кузьма Курилов в бекеше, накинутой на плечи, в едва державшейся на макушке бескозырке. Бекеша была нарядно отделана синей мерлушкой. Вдоль широких матросских штанов тянулся серебряный позумент, слепила глаза сабелька в никелированных ножнах с колесиком. Ее он держал в руках. Лошади уныло ели овес из торб, а мужики-подводчики, сгрудившись вокруг Курилова, о чем-то просили его.