Когда я вернулся, матери в избе не было, должно быть, ушла к соседям. Отец, натужно кашляя, лежал на полатях. Иван, встав на лавку, прятал за икону какой-то сверток.
Увидев меня, Иван отдернул руку от иконы и ворчливо сказал:
— Что ты врываешься, как бешеный? Не мог спокойно войти?
— Уф, напугал даже! — сказал Васлий. — Я подумал, уж не чужой ли кто пришел.
Иван хмуро отозвался:
— Он у нас вечно такой, егозливый. Да и неслух.
Как будто сам он был послушным! Я-то знаю, по рассказам отца и матери, что Иван в детстве был куда как горазд на всякое озорство.
Выслушал я попреки Ивана молча, сделав вид, что ничего не заметил. Но как только остался в избе один, полез за божницу и нащупал два бумажных свертка. Достал, гляжу: в одном свертке несколько тоненьких книжек. На обложке написано: «Пауки и мухи», «Царь-голод», «Отчего крестьянин беден». Развернул другой сверток — какие-то листки с крупно напечатанными буквами. В то время я уже немного поднаторел в русском языке, читал бегло и осмысленно. Меня разбирало любопытство: что это за бумаги такие? Почему брат так старательно их спрятал? Я поднес один листок поближе к свету и стал читать:
«Крестьяне! Русское самодержавное правительство — ваш главный враг. Кто довел вас до разорения непосильными податями? Кто описывает и продает за бесценок ваше жалкое имущество, когда вам нечем заплатить недоимки? Кто насадил в деревнях жадную свору стражников, урядников, становых, земских начальников, которые помыкают вами, издеваются над вами и все ваши дела решают за вас по-своему, как будто вы — малые дети и сами ничего не смыслите? Кто издает законы, запрещающие вам то, что дозволено другим сословиям — дворянству и купечеству. По чьему приказу расстреливают или ссылают в Сибирь ваших братьев-крестьян, если они выражают недовольство существующим порядком? Кто же творит весь этот произвол? Его творит наше правительство и сам царь. Вот кто ваши враги и угнетатели…» С большим волнением прочел я листок до конца. Внизу жирным шрифтом была напечатана подпись: «Вятский комитет Российской Социал-Демократической Рабочей партии».
Я был ошеломлен. Сколько помню себя, я слышал, как на деревенских сходках седобородые старики с почтительным страхом произносили слово «царь». В школе учитель заставлял нас петь:
Славься, славься, наш русский царь,
Господом данный нам царь-государь…
А в листке написано черным по белому, что царь — плохой, злой человек, враг мужику. Найди я такой листок где-нибудь в другом месте, я бы, наверное, ни слову в нем не поверил и просто выбросил бы его. Но листок бережно хранил мой брат, которого я любил, которому верил и во всем старался подражать. Мне не нужно было доказывать, что наша семья бьется в нужде, к тому же разговор Васлия и Ивана за столом еще звучал у меня в ушах. Своим детским незрелым умом я уже тогда понял, что кто-то заботится о нас, у кого-то болит душа за простой народ.