Я молчал, пораженный.
— Много прекрасных книг создали русские писатели. Эти книги — наше, народное богатство. Ты знаешь книгу Пушкина «Евгений Онегин», «Демон» Лермонтова? «Кому на Руси жить хорошо?» Некрасова? А Короленко читал что-нибудь?
— Нет, ни одну из этих книг не читал.
Спиридон стал приносить мне книги. Но для чтения у меня было очень мало свободного времени. Почти весь день проходил в беспрестанной однообразной работе, и к вечеру мне было уже не до книг. Тогда Спиридон стал пересказывать мне содержание различных книг, и я узнал-от него, о чем писали Лесков, Мельников-Печерский, Засодимский, Короленко, Максим Горький, Серафимович…
Иной раз Спиридон рассказывал мне биографии писателей. Однажды в наш разговор вмешался Ферапонтыч.
— Раз офицер убил твоего Пушкина, значит, за дело, он царский слуга. Знаете, что вам будет, если станете оскорблять офицера?
— Всех не пересажаешь, полицейское охвостье! — отрубил Спиридон.
Восхищенный рассказами молодого пекаря, я не переставал удивляться, откуда он всего столько знает?
— Спиридон, где ты учился? — спросил я его однажды.
— Нигде, — ответил он. — В школу и полгода не выходил. Бедность, сам понимаешь. До всего дошел самоучкой. Вот читать очень люблю. Как голодный волк на овцу кидается, так и я на книгу. Читаю все подряд, а все-таки — неуч… Вот в чем моя беда. Была бы моя воля, сел бы за парту с сопливыми мальчишками…
В пекарне труднее, чем мне, жилось одному Гаврилке. Он был постарше меня, и его загружали работой, как взрослого. Парень этот был, как говорится, на все руки мастер, ловко управлялся с тестом, сноровисто колол толстые березовые кряжи, вместе с приказчиком торговал кренделями и сушками на базаре. Ходил он в драной шубе, обут был в стоптанные, заплатанные сапоги — подарок неожиданно расщедрившегося хозяина. Но, несмотря на все тяготы и лишения, Гаврилка никогда не унывал, постоянно шутил и смеялся. Он был полурусский, полуудмурт. В грустную минуту пел свою любимую по-удмуртски:
Ой, марлыто юн, мемие,
Монэ вордид утялтид?
И пояснял мне:
— Это я пою, мол, зачем ты меня, мать, родила на горе да на страдание.
Он свято верил в разного рода приметы. Никогда не брался за какое-либо дело, не пошептав что-то предварительно себе под нос; учил меня никогда не садиться на углу стола, потому что, если сядешь, счастья не будет; запрещал растаптывать ногой уголек, отвалившийся от горящей лучины: не то летом град будет; не давал обижать собак и кошек, потому что в них живет чер — дух разных болезней; не велел переходить через реку с песней, а то прогневается владыка вод.