Генерал от инфантерии князь Цицианов. Елисаветполь. Июня 17 дня. 1805 года».
Внимательно слушавшие княгиню Ник и Аполлинарий переглянулись. Они были ошеломлены. Перед ними открылись совершенно новые страницы истории.
— А вот, — продолжала она, — и рисунок, видимо, копия того рисунка, который был отправлен императору. Рисунок пером, конечно, гусиным, по прекрасной бумаге. Тут сказано следующее: «Точная мера со священного копья с крестиками посредине копья — нерукотворным и другим, прикованным к нему апостолом Фомою. Им же, апостолом, сие копье спаено двумя накладками. Печать красная прежнего патриарха и желтая лжепатриарха. Мая 25 дня 1803 года. Селение Караклис».
Ник и Аполлинарий склонились над рисунком. Да, совершенно очевидно, что это было навершие копья. Конечно, описание копья были не совсем понятными. И апостол Фома был, видимо, спутан с Фаддеем, но все это были мелочи по сравнению с тем, что им открылось. Навершие складывалось из двух частей и между ними был еще кусочек, скрепляющий обе части.
Копье это, — рассказывала Елена Дмитриевна, — еще раз побывало в Грузии. Когда в XVIII веке в Грузии разразилась эпидемия холеры, православные грузины, зная о чудотворной целительной силе копья, обратились к армянскому католикосу с просьбой пронести святыню по охваченным мором городам и селениям. Пронесенная крестным ходом почти по всей территории Грузии копье избавило народ от смертной болезни. А в Тифлисе оно было выставлено в Крцанисских садах, в Крцанисской церкви. Это там, где была знаменитая битва между персами и Ираклием II. Ну вот, больше про копье ничего не сказано. А конец Павла Дмитриевича был трагическим. Об этом много сказано и написано. Вот, прочту я вам записки генерала Василия Александровича Потто. Его внучка, Ирина Берхман, моя крестница, дала мне их в мою коллекцию. «Наступил день, назначенный для сдачи Баку. Утром восьмого февраля 1806 года главнокомандующий в полной парадной форме и в сопровождении лишь небольшого караула, назначенного для занятия крепости, приблизился к колодцу, отстоявшему на полуверсту от города. Здесь ожидали его бакинские старшины, которые подали ему ключи от городских порот и просили лично успокоить хана насчет его участи. Главнокомандующий ответил, что рад увидеть старого знакомого, и возвратил ключи с тем, чтобы Гуссейн вручил ему их лично. Хан не замедлил выехать из крепости, и Цицианов доверчиво пошел к нему навстречу без свиты, сопровождаемый только своим адъютантом, подполковником Эристовым, и одним казаком. Но едва Цицианов приблизился к хану, спутники последнего, бывшие верхом, вдруг бросились на него — и он упал, убитый наповал выстрелом из пистолета. Та же участь постигла и Эристова. Бакинцы с крепостной стены приветствовали убийство радостным криком и залпом из всех орудий по отряду, стоявшему у колодца. Между тем убийцы подхватили тела и умчали их с собой. Наступила критическая минута, в которую решался вопрос о достоинстве, чести и славе русского имени. К сожалению, оставшийся старшим в отряде генерал-майор Завалишин оказался ниже своей задачи и малодушно, под предлогом недостатка провианта и большого числа больных — как будто бы этих обстоятельств не существовало при Цицианове, — поспешно отступил от крепости вместо того, чтобы немедленным и грозным штурмом отомстить за смерть главнокомандующего. Он посадил войска на суда и, бросив Закавказье, отплыл с ними в Дагестан, в шамхальские владения, откуда с трудом пробрался на Линию. Так кончился этот несчастный поход, в котором восточное вероломство погубило одного из лучших русских людей и военачальников».