Но передать она уже не могла. Прогудела громкая фабричная сирена — рабочий день закончился. Теперь машинка будет стоять на ее столе до утра понедельника, ожидая нового работника и защитной коричневой бумаги.
У Джин от напряжения кружилась голова. В то же время она понимала, что все уже кончено. Если бригадир или начальник цеха узнает, что она сделала, будет слишком поздно как-либо ей навредить. Она знала, что ее послание прочитают всего один раз (если прочитают вообще) и потом сразу же выбросят, но ей было наплевать. Достаточно уже того, что она высказалась.
Фабрика изрыгала из своих недр толпы рабочих, они толкали и обходили ее на широкой каменной лестнице, стремясь поскорее выйти наружу, где было еще светло. Солнце ослепило Джин, и она щурилась после тусклого электрического освещения в помещениях фабрики. На последней ступеньке она остановилась и так сильно сжала железные перила, что у нее побелели костяшки пальцев. Но сожалеть было не о чем: для Дональда в Клайдбанке не было работы. Пора начинать все заново.
В воротах Джин оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на каменное здание, которое продолжало прирастать новыми этажами. Прогресс казался неостановимым, фабрика расширялась, и было странно больше не ощущать себя ее частью. Но Джин была уверена, что их решение правильное. Она шла домой не торопясь, обнимала подруг, спешащих к себе, и махала рукой не самым близким знакомым. Следующие несколько дней они будут готовиться к отъезду. Не нужно брать с собой очень много. Несколько недель, прожитых на ее небольшую зарплату, привели к тому, что им пришлось продать все лишнее. Джин уже избавилась от кастрюль и продала весь фарфор. Все, что не взяли в ломбарде, уходило за гроши любому, кто предлагал хоть какие-то деньги.
Инструменты и бумаги Дональда были уложены в его холщовую рабочую сумку: они могут понадобиться, если удастся найти работу в литейном цеху. Все остальное уместилось в двух маленьких чемоданчиках — с этим багажом они и сядут на поезд.
«Приключение скоро начнется», — подумала Джин. По крайней мере, она сделает для этого все возможное.
Второй день Рождества 1954 года. Эдинбург
— Мне кажется, пора.
Кэтлин стояла у двери небольшой спальни Конни. На улице, за парком, церковные колокола созывали соседей на утреннюю воскресную службу. Сама она не была в церкви с похорон.
— Пора? Что значит пора?
— Пора разобрать вещи твоего отца.
— В смысле, его одежду? — Конни отложила журнал и внимательно посмотрела на мать.
— Среди его вещей много хороших, некоторые он и вовсе не носил.