«Ты не напрасно боишься Америки. Это страна жулья. Антрепренер выжмет из человека все соки и выбросит. Но зато там если понравишься — только знай собирай доллары, как бабки, а у тебя этот дар — нравиться — есть в очень высокой степени, да и изобретателен ты на рекламу. Умные люди подписывают с американцами очень точные и жесткие контракты».
Такой контракт лежал у Поддубного в кармане, газетных репортеров он сразу же удивил своим внушительным видом и чугунной «тросточкой», весившей больше пуда. Антрепренера расстроил возраст Ивана Максимовича. По американским законам атлеты старше тридцати восьми лет могли выступать только с разрешения специальной врачебной комиссии. Поддубному было пятьдесят четыре. Но и это обернулось удачей. Комиссия освидетельствовала Ивана Максимовича и установила, что по здоровью и прочим статьям ему не дашь больше сорока лет. Вот это была реклама! Падкие на сенсации американцы с нетерпением ожидали выступлений Поддубного, которого газеты уже окрестили «Иваном Грозным».
В США классическая борьба была не в почете. Пришлось учиться вольной борьбе, почти не стесненной правилами. Чем жестче и свирепей схватка, тем больше успеха она имеет у американских зрителей.
Иван Максимович боролся на совесть. Летят на ковер и впечатываются в него лопатками известные борцы Колоф, Гешто, Тормаши, Фогель, Тафсалпос, Томпсон. Сорок четыре секунды потребовалось Ивану Максимовичу, чтобы бросить Владислава Збышко-Цыганевича, со старшим братом которого, Станиславом, когда-то мерился силами русский гигант. Владек Збышко, победив Заикина и Зигфрида, рвался к мировой борцовской короне, и это поражение было для него трагедией.
Поддубный победно шествует по всей Америке. Чикаго, Кливленд, Филадельфия, Лос-Анджелес, Сан-Франциско… Он завоевывает право бороться с чемпионом мира по вольной борьбе Джо Стекером, спокойным человеком с невероятно сильными ногами. Вырваться из «небраскских ножниц», разжать ноги Стекера, обхватывавшие тело противника и сковывавшие его движения, не мог почти никто из борцов. Поддубный проиграл Стекеру по очкам. Ликование американцев было похоже на национальный праздник.
В феврале 1927 года Поддубный выехал на родину. Его уговаривали остаться в США насовсем, шантажировали, задерживали выплату денег… Но Поддубный был готов отказаться даже от целого состояния, которое причиталось ему за американское турне. Он тосковал по дому, писал в письмах, что хочется ему отведать черной редьки, которой тут не сыщешь. «И сирень здешняя совсем не пахнет».
Но больше всего не полюбились ему американские нравы. Он потом часто вспоминал о жестокосердии американцев, о торгашеском духе, пропитавшем все их существование. Вспоминал драки во время матчей, «страшный вой», летящие на ринг трости и бутылки, издевательства над побежденными. Русская публика, говорил он, «культурно встречает противников и добродушно смотрит на спорт». Она, притаившись, ожидает результата в острые моменты и награждает победителя аплодисментами только в том случае, если он сражался справедливо. «А у американской публики получается наоборот в тех случаях, когда один из противников попадает в острое положение, а другой не в силах его скоро положить, то есть дожать… Эти джентльмены, прекрасно одетые, в хороших шляпах, цилиндрах, с пенсне на глазах, при моноклях, встают на ноги и с ярым темпераментом орут дикими голосами так, что у некоторых даже со рта появляется слюна: «Скорей! Скорей! Дожимай! Делай ключ! Ломай руку!»…»