– Измена, как всегда.
– Стоило раздражать неприятеля.
– Увидят, на кого все это рушится.
Замечания так и перекрещивались, в общем, не особенно лестные для наших последних защитников.
За молчанием, которое последовало, из одного залитого светом окна кофейни раздался крик, который точно должен был рассеять все опасения:
– Да здравствует король!
Послышался ропот, который, однако, быстро затих.
– Король – значит мир! Да здравствует мир! – раздались голоса.
Между группами уже несколько минут бродил маленький человечек, проскальзывая в толпу, прислушиваясь к разговорам, ловя слова на лету.
На нем был сюртук коричневатого сукна, черные панталоны обхватывали его худые ноги; никто его не замечал, никто не обращал на него внимания, и он самым добросовестным образом мог заниматься собиранием новостей. Иногда он обращался к кому-нибудь с вопросом самым вкрадчивым голосом, ему отвечали резко или поворачивали спину. Он не настаивал и отправлялся дальше, пробираясь повсюду, как тень.
В ту минуту, как раздался голос за короля, он быстро поднял голову и в освещенной раме окна увидел высокого господина в военном мундире, гордой осанки.
Он невольно на минуту остановился от удивления.
Аббат Блаш, – это был он, – свято исполнял обещание, данное маркизе де Люсьен. Он всюду искал, прислушиваясь ко всем отголоскам известий о виконте Лорисе. Никто не слыхал этого имени, даже из солдат, вернувшихся в Париж; никто не мог ничего ему ответить. Частенько приходилось ему натыкаться даже на грубость, но он не унывал.
Тот, кто так внезапно привлек к себе всеобщее внимание своей особой любовью в королевскому сану, был не кто иной, как Лавердьер. Нечего говорить, что он был симпатичен почтенному аббату, который знал его только как одного из тех «bravi» на все руки, которым суждено рано или поздно печально кончить.
Надо заметить, что он ничего не знал о последнем превращении авантюриста. Но ему вспомнилось, что он слышал об истории на почтовом дворе, о дуэли между Лавердьером и Лорисом; история сама по себе неважная и, вероятно, забытая, но в данном случае тем знаменательная, что Лавердьер знал Лориса и, следовательно, лучше всякого другого мог дать какие-нибудь о нем указания.
Допуская даже, что он сохранил против виконта зуб, можно было найти возможность умиротворить его и воспользоваться им.
Все эти соображения промелькнули в голове аббата в одну секунду, и он остановился на том, что тут нет выбора в средствах.
И потому он решился перейти порог пресловутого «храма» и, предоставив себя течению толпы, скоро добрался до окна, где только что парадировал храбрый капитан, который в данную минуту, довольный произведенным эффектом, заслушивал аплодисменты внутри кофейни от шайки франтов и дворянчиков, которые подогревали свое рвение пламенем пунша, важно рассевшись, с гордо закинутой головой, с самоуверенностью глядя в глаза будущему. Действительно, на его горизонте всходило солнце. Рана, полученная во время служения у генерала Бурмона, сразу поставила его в ряды героев, сразу дала ему место среди правоверных – это было посерьезнее новой формы: тут обновилась сама кожа.