— Это ты сказала мне начать трахать Хадсона!
— Правда? Я также говорила тебе трахать Джастина Тимберлейка, когда он был холостяком, но разве ты пыталась влезть в это дерьмо? Я за то, чтобы ты была счастлива, подруга, а эта маленькая сделка с продажей души не делает тебя счастливой. Сейчас проблема в том, чтобы спасти твою задницу. Они могут подать на тебя в суд. Это нарушение контракта. — Она делает паузу. — Это еще не все.
Как будто этот день не мог стать еще хуже.
— Что теперь? — буркнула я.
— Спенсер Маркум тоже попал в заголовки.
— Меня должно волновать, почему?
— Мало того, что заголовки пестрят фотографиями тебя и Хадсона, так они еще и говорят о тебе и Спенсере. Он дал интервью Говарду Стерну и сказал, что ты изменила Ноксу с ним.
Моя голова начинает кружиться, а сердце падает в желудок. Я могу потерять две самые важные вещи в моей жизни за один день. Мою карьеру и Хадсона. Я бегу в ванную и начинаю судорожно пытаться взять себя в руки, но ничего не выходит.
— Я потеряю его, — шепчу я, когда наконец собираюсь с силами, слезы ослепляют меня.
— Что? — спрашивает она.
— Хадсон. Я потеряю его. Он возненавидит меня, когда узнает, что я изменила Ноксу.
— Почему? Это было до него.
— Он ненавидит изменщиков, презирает их и считает, что если изменил один раз, значит, изменит снова.
— Объясни ситуацию. Он поймет. — Ее голос напряжен. Она злится, но все еще прикрывает меня.
— Он не поймет, — всхлипываю я. — Он не поймет.
Похороны.
Я их ненавижу.
И мне чертовски не нравится тот факт, что я побывал на своей доле похорон. Они никогда не становятся легче. А еще хуже, когда это похороны того, кто умер слишком рано.
Когда кто-то умирает в девяносто пять лет, люди рассказывают о победе, о том, что она прожила так долго.
Она почти прожила столетие. Она была крутой. В чем был ее секрет?
Когда кто-то умирает в тридцать лет, это трагедия.
Вопрос только в том, почему.
Почему их забрали так рано? Почему мы не могли быть с ними дольше?
Мир чертовски несправедлив. Смерть несправедлива. Мрачный жнец всегда приходит за хорошими — за теми, у кого золотые сердца, которые должны оставаться с нами, пока их кожа не сморщится, пока у них не появятся зубные протезы, пока у них не появится возможность баловать своих внуков.
Печаль гложет меня все сильнее с каждой пролитой слезой. Я смотрю на Далласа, сидящего через несколько кресел от меня, с Мейвен, устроившейся у него на коленях. Его руки обхватили ее, как щит, и они смотрят на пурпурный гроб, увенчанный цветами и украшенный золотой отделкой, глаза обоих опухли. Он все еще борется за то, чтобы держать себя в руках ради Мейвен и быть сильным отцом. Я вспоминаю слова Лорен. Она была права. Это все притворство.