Кое-кто привез Библию, где красным были подчеркнуты наиболее проникновенные, по их мнению, строчки. Некоторые молча собирались группками и шевелили пальцами с четками в невольном согласии. Другие приносили с собой подстилки, опускались на колени и исполняли утешительные песнопения. Вода капала на поднятые кверху лица, и в небо летели молитвы. Молились не о прощении или спасении. Молитвы посылали не в благодарность за то, что среди недостойной человеческой расы оказался ангел. Молились не за душу изуродованного и отлученного от церкви получеловека, жившего в конце Вершинного переулка. Молились всего лишь о девочке.
Обо мне.
Открыв глаза, Вивиан увидела белую больничную палату. Сквозь незанавешенные окна робко заглядывало утреннее солнце. Она вытянула ноги, за целую ночь затекшие под складным металлическим стулом, и подняла глаза на бесшумно вошедшую медсестру. Я тихонько застонала на больничной койке. Глубокие кровавые раны у меня на спине были перевязаны большими толстыми бинтами, прохладная жидкость сквозь иглу капала в руку. На голове была широкая марлевая повязка. Эмильен спала на другом стуле возле кровати, прислонившись головой к стене и подняв открытый рот к потолку.
– В приемной есть кофе, – предложила медсестра. – Только что свежий заварила.
Она приспустила повязки, открывая ужасные разрезы, сделанные вкривь в области лопаток, и мама зажмурилась.
– Нет, спасибо, я в порядке, – подавив внезапный приступ тошноты, сказала она.
Медсестра удивленно приподняла бровь.
– Милая, после такой ночи никто не упрекнет вас, если вы не в порядке. Идите, подышите воздухом, а потом возвращайтесь. Мы никуда не денемся.
В приемном покое нашелся не только кофейник, но и Гейб – он спал в кресле, свесив подбородок на грудь. Длинные ноги чуть не дотягивались до окна на другом конце комнаты.
Вивиан опустилась на соседнее сиденье, отметив многодневную щетину на его щеках и вновь образовавшиеся от пережитых волнений складки у рта. Одна его рука лежала на колене, другая – на подлокотнике, пальцы растопырены, словно приглашая Вивиан сплести с ними свои. Она разглядывала его ладонь: неровные ногти с заусенцами, белесые мозоли, навсегда потемневшие кутикулы. Она отыскала линию жизни – длинную борозду, отходящую от большого пальца, как отсылка к кочевым годам Гейба до приезда в Сиэтл. Дуга в линии головы указывала на творческий склад ума, звездочка у основания линии судьбы – на успешность. Линия сердца у него была длинная и извилистая, и она все следила за ней глазами. Человеку с извилистой линией сердца свойственны большая сердечность и доброта, а также желание во что бы то ни стало целиком отдаваться любви.