– Прошу, – тихо позвала я, – не оставляй нас здесь одних.
Из личного дневника Натаниэля Сорроуза:
15 мая 1959 года
Дни изучения Библии миновали. С ее затхлых страниц я почерпнул все, что только мог. Часами оставлял тетю Мэриголд без присмотра, пока пролистывал ее личную библиотеку в поисках слов, желанных моему сердцу, слов, написанных из любви: письма Абеляра к Элоизе[53], Наполеона к императрице Жозефине, Роберта Браунинга к начинающей поэтессе Элизабет Барретт[54]. Я все поля измарал своими мыслями о ней, подражая словам любви. Я представляю, как складываю страницы в виде изысканных созданий и оставляю у нее на подоконнике или черчу свои лихорадочные посвящения пальцем на запотевшем от моего горячего дыхания стакане. Я представляю, как влажные слова приветствуют ее при пробуждении. Как она вся дрожит, когда читает и перечитывает их, пока солнце не взойдет и не высушит мое изъявление вечного поклонения и непоколебимой верности.
Она великолепное воплощение каждой когда-либо любимой женщины. Это из-за ее лица разразилась Троянская война, ее безвременная кончина вдохновила строительство индийского Тадж-Махала. Это она живет в каждом ангеле Сикстинской капеллы Микеланджело.
В моем сознании в ее голосе звучит итальянский акцент или провансальский диалект. В моем сознании она одета как женщина эпохи Возрождения. Я представляю, как слой за слоем снимаю с нее одежду, благоговея перед крыльями. В мечтах я наблюдаю, как наши дети – все они птицы – вылетают из ее утробы. Каждому я даю имя апостола: Петром называю журавля, Фомой – сову, Иудой – большого черного ворона.
Когда с неба упало перо и коснулось моего лица, я впервые испытал одухотворенный экстаз. Проснувшись однажды в состоянии сильного возбуждения, я распорол ножом подушку и ублажил себя перьями. Думаю, что с ангелом было бы именно так: будто входишь в целую подушку мягких перьев. Таких нежных, таких легких. Еженощно я наблюдаю, как она чистит перья у открытого окна. За ее спиной источник света, и она сияет, как святое создание, которое распознал лишь я один.