– Торговцы очень часто пользуются этим маршрутом, – объяснил возница. – И всегда предпочитают ехать ночью, чтобы оказываться на бирже драгоценных камней Шавершохана к открытию. Завтра там вообще какие-то большие торги, очень много народа должно собраться! И еще торговцы изумрудами обычно тоже тройками ездят: красавица и двое охранников.
– Понятно. Нет, мы не торговцы.
– Я похож на охранника? Серьезно? – возмущался Тилвас, когда мы тронулись и словоохотливый кучер за стенкой перенес свою говорливость на лошадей, то бодро рассказывая им что-то, то напевая.
– Удивительнее даже, что на охранника похож я… – проворчал Мокки, вытягиваясь на лаковой лавке во всю длину и прикрывая глаза.
– У тебя на ремне четыре ножа висит, – напомнила я.
Вор купил их вчера на рынке. Просто так. Чуть ли не с каждым часом Бакоа становился все взвинченнее и тревожнее, и это невозможно было исправить, только переждать, хотя Мокки, очевидно, старался сдерживаться. Однако его настроение все же ходило за нами, как новый спутник и темная туча, иногда отплевывалось молниями проклятий, иногда совершало глупости.
– У тебя тоже ножи на ремне, – пожал плечами вор. Потом вдруг хохотнул: – Вообще, наверное, кучер нас с тобой, Джерри, принял за охранников. А Тилваса – за «красавицу». Его синяки под глазами похожи на размазавшиеся поутру тени у служительниц Томного переулка.
Я прыснула, аристократ оскорбленно фыркнул.
– Феминность в мужчинах – это тренд, – заявил он, но потом обеспокоенно покосился в стекло кареты.
Я подозревала, что вчера Тилвас вообще не спал, предпочтя вместо этого снова заниматься разработкой схемы-формулы для переселения. Из-за этого его глаза и впрямь были будто обрисованы темной каймой усталости.
Талвани не обсуждал с нами свою работу – ни я, ни Бакоа не разбирались в теоретическом колдовстве и не могли бы помочь, но я видела, что артефактор нервничает. Где-то там. Внутри. А еще иногда он невольно прикасался к своему амулету – мерцающие искорки продолжали виться вокруг него тонкой струйкой, и я заметила, что одна из двух голов ворона стала как будто уже не такой черной. Она выцветала.
Как-то Тилвас перехватил мой любопытный взгляд, устремленный на медальон, и немигающе, прямо, спокойно держал его, пока я сама не отвернулась. Он будто хотел сказать: «Да, я умираю. И что в этом такого?» В том взгляде духа пэйярту было явно больше, чем человека.
Дилижанс ехал сквозь темное предрассветное ущелье. В скалы по правому боку были вбиты гвозди с латунными колокольчиками и алыми шелковыми ленточками – местные жители таким хитрым образом загадывали здесь желания. Когда в ущелье дует ветер, оно все звенит и поет чужими мечтами. Слева от нас темнела расческа корабельных сосен. Скрипели, старые. Раскачивались во тьме.