– Пей, – сквозь стиснутые зубы приказал Бакоа, хватая меня за шею и поднося к моим губам какую-то склянку. – Пей тоже, Джеремия.
Его голос доносился будто из подземного мира. Глаза то ли проклинали, то ли молили о чем-то – я не могла оторвать от них взгляда, мне казалось, мир рухнет, если я сейчас моргну. Все будет потеряно. Я приоткрыла рот, и Мокки влил в него вязкое зелье.
Когда пузырек опустел, вор отшвырнул его – тот разбился о стену с жалобным всхлипом. Мокки ногой толкнул дверь, захлопывая ее, двумя руками обхватил мое лицо и глядя с ненавистью, полным отчаяния поцелуем впился в мои губы.
28
Мокки, Тилвас,
Тилвас, Мокки
Invideo actibus vestris!
Raendom.
«Экая безнравственность, аж завидно!»
Рэндом.
Я замерла, не веря, что это действительно происходит.
Точнее, попыталась замереть: то, с какой силой прижался ко мне вор, заставило меня отступить на несколько шагов назад.
Подожди!
Подожди.
Дай осознать…
Осознать не получалось: в голове будто взрывались огромные фейерверки, оставляя лишь бездумное чувствование, сырое проживание момента.
Мы с Мокки с грохотом врезались в шкаф. Что-то треснуло у меня за спиной, под ногами хрустнули осколки. Я задохнулась от неожиданности и наконец подалась Бакоа навстречу.
Клубок нервов.
Комок оголенных эмоций.
Здравствуй.
Бакоа целовался неистово и жадно. Я ошалело погладила его шею там, где были такие глубокие впадины над острыми ключицами. Другую руку я попыталась запустить ему в волосы, но Мокки не дал – непререкаемо перехватил мои пальцы, сплел со своими и с силой прижал к дверце шкафа у меня над головой.
– Джерри, – с непонятной интонацией сказал он и вновь стал меня целовать.
От Мокки исходил жар, настоящее пламя – беспощадное, все сжирающее. Когда его рука спустилась от моей скулы вниз – очертила линию подбородка, дальше на шею, плечи, на твердый краешек махрового полотенца – я открыла глаза.
Я хочу это видеть.
Оказалось, Бакоа все это время смотрел на меня в упор, не моргая. Его глаза светились отчаянной решимостью и одновременно уязвимостью – он никогда ещё не выглядел таким открытым. Я впервые рассмотрела, какие у Мокки густые ресницы. Какие светло-зеленые прожилки пляшут на темной радужной оболочке.
Настоящее море в глазах.
Ночное и рассветное. Черно-зеленый океан.
Мокки, кажется, тоже увидел меня как-то по-новому. Мы замерли, разглядывая друг друга в сгустившейся ночной темноте. Я чувствовала, как горят у меня губы, как стесаны костяшки пальцев, прижатые к шкафу твердой рукой Бакоа. Как внутри одна за одной падают, рассыпаются башни из надежды, сомнений, мыслей, остается только всепоглощающее желание.