Разбуди его ночью, задай вопросик с подковыркой, а он, глазом не моргнувши, отчеканит любую из статей толстенного Свода законов. Да еще возьмется комментировать, умненько ссылаясь на забытые богом и людьми разъяснения правительствующего Сената. Память у юнца просто умопомрачительная, феномен какой-то по части законов, запоминающая машина.
В октябре 1893 года, в годовой лицейский праздник, их рассадили по казенным каретам и неспешной трусцой повезли в Зимний дворец, на торжественную церемонию выпускного акта.
Все было согласно исстари заведенным правилам — и новенькие с серебряным шитьем мундиры, и долгое ожидание в огромном зале для приемов, и заученные напутственные фразы государя императора, произнесенные скучающим голосом, вроде бы нехотя. Лишь главного не было, самого желанного.
Исключительные дарования лучшего воспитанника курса остались без соответствующей оценки начальства. Всех аттестовали коллежскими асессорами, и ему присвоили тот же скромный чин. Это означало, что каждую ступеньку крутой служебной лестницы надобно одолевать на общих основаниях.
Влиятельных покровителей, способных замолвить словечко, у него не нашлось. Уж на что тупицей считали Ванечку Нарышкина, бездарь редкостная, буквально непроходимая, а добился назначения в канцелярию министра двора, поближе к пирогу. Его же, наиболее одаренного и многообещающего, запекли в министерство земледелия, в департамент по землеустроительным делам. Сиди в жарко натопленной приемной с широкими зеркальными окнами на Мариинскую площадь, разбирайся в бесчисленных ходатайствах.
Другой бы, наверно, возроптал на судьбу или хлопнул в сердцах дверью, надолго распрощавшись с хмурой, негостеприимной столицей. Александр Путилов не позволил себе и минутной слабости. Была бы голова на плечах — и в мелких чиновниках можно пробить себе дорогу.
Началась служба царю и отечеству. Восхождением к вершинам ее назвать нельзя, просто монотонные чиновничьи будни, в которых одна неделя схожа с другой, словно они родные сестры.
Но и будни имели свои малоприметные бугорочки, возвышавшие их над серой равниной обыденности. Сегодня, скажем, столоначальник милостиво похмыкал, одобрив черновик составленной тобой памятной записки для его превосходительства: мысли и соображения твои он выдаст за плод собственных раздумий, и это зачтется тебе в недалеком будущем, даром не пропадет. Завтра усердие и сообразительность скромного коллежского асессора будут одобрены самим директором департамента.
Москва и та не сразу строилась. На все требуется время и терпеливость, тем паче на карьеру. Важно, чтобы бугорочков этих прибавлялось в твоем послужном списке, чтобы во всякую минуту находиться на виду у власть имущих, оставаясь при этом на почтительном расстоянии, в готовой к услугам безвестности.