– Понятно, – тихо выдыхаю и отхожу от него, чтобы продолжить работу.
Я как-нибудь и с этим наказанием справлюсь. Продержаться бы до того дня, как меня найдут.
Раны на ладонях кровоточили и причиняли боль. Прикусила губу, чтобы не застонать, когда обхватила черенок.
– Покажи, – сжав моё запястье, тянет руку к себе. Изучает израненную кожу.
Поднимает на меня пронзительный взгляд. Распознаю в нём лишь недоумение.
– На сегодня ты свободна, – отпускает руку, – прими ванну. Если вечером от тебя будет вонять, пеняй на себя.
Сжимаю зубы так сильно, что боюсь, как бы они не начали крошиться. Не-на-ви-жу. Всей своей душой ненавижу.
Наблюдала, как он удаляется. Мне хотелось бросить лопату прямо тут и бежать из этого места. Или хотя бы в ванную. Но дурацкая совесть не позволила. Очистила инструмент, как показывала Хаят, и вернула, откуда взяла. А когда собралась в дом, на моём пути возникла женщина в чёрных одеждах.
Она буквально столбом выросла передо мной. Много раз за день я ловила на себе её тяжёлый проклинающий взгляд. Но надеялась, что дальше анафем дело не зайдёт.
– Не смотри на моего внука, шлюха, своими глазами, как у мавки, – зашипела так, что мне привиделось, как при произнесении угрозы из её рта появился раздвоенный язык.
Я отшатнулась от этих слов. Сила её ненависти настолько огромная и поглощающая, что мне тут же сделалось нехорошо. Захотелось расплакаться и убежать подальше от неё.
Она говорила чисто, без акцента, как женщина, прожившая большую часть жизни в Центральной России. Образованная, породистая. И очень злая. Тёмно-карие глаза источали злобу, от которой никуда не спрятаться.
– Я не смотрю на него, – тихо пискнула, ощущая себя крошечной мышкой-норушкой. Почему-то противостоять Якубу было куда проще, чем ей.
– Врёшь, шлюха, я заметила, как ты с ним заигрывала, – подходит чуть ближе, так что я вижу её плотную, покрытую морщинами кожу и чёрные соболиные брови, как у Якуба, – попытаешься соблазнить моего внука, мало тебе не покажется. Изничтожу. В прах сотру.
От этих несправедливых слов становится больно. Ведь это он мне угрожает. Он ждёт, что я к нему приду.
Отец воспитывал меня строго, внушая уважение к старшим. А потому я замерла, замешкалась, не зная, как защититься от её гнева. Моя сестра наверняка придумала бы что-то едкое в ответ, унизила, но так, что старуха даже не сразу сообразила бы, что её опустили. А я растерялась. Но женщине неинтересно было меня слушать. Бросив угрозу, она удалилась.
А меня продолжало трясти. От страха и гнева. Оттого, что оказалась здесь не по своей воле и теперь вынуждена терпеть нападки людей, к которым не имею отношения.