— В один конец, Эрик.
— Это нормально.
— Как это нормально?
Он снова пожимает плечами. — По крайней мере, потребуется время, чтобы добраться туда.
Моё сердце пропустило удар. Потом ещё один. А затем все они настигают меня одновременно, беспорядочные удары, накладывающиеся друг на друга, маленькое дикое животное, запертое в моей груди и пытающееся вырваться на свободу.
Я понятия не имею, что я здесь делаю. Ни малейшего понятия. Но Эрик стоит прямо передо мной, уличный фонарь мягко светится за его головой, теплый весенний ветерок мягко дует между нами, и что-то щелкает внутри меня.
Да. Хорошо.
— Вообще-то, — говорю я, и хоть мои щеки горят, хоть я и не могу смотреть ему в глаза, хоть я и переминаюсь с ноги на ногу и думаю о побеге, это самый смелый момент в моей жизни. Смелее, чем переезд сюда без Мары и Ханны. Смелее, чем в тот раз, когда я зацепила того полузащитника из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Просто смелее. — Вообще-то, если ты не против, я бы предпочла пропустить Статен-Айленд и просто поехать к тебе.
Он долго изучает меня, и мне интересно, может быть, он не может до конца поверить в то, что я только что сказала, может быть, его мозг также пытается наверстать упущенное, может быть, это кажется ему таким же необычным, как и мне. Затем он кивает один раз, решительно. — Очень хорошо, — говорит он.
Прежде чем мы начинаем идти, я вижу, как его горло качается.
Сейчас
На бумаге я должна быть довольна.
После нескольких недель иногда убийственной, часто угрюмой, сильной ярости я, наконец, сказал Эрику, что лучше рискну и упаду в шахту лифта — в стиле императора Палпатина из «Возвращения джедая», — чем проведу с ним ещё одну минуту. Я сказала ему, и, судя по тому, как сжались его губы, ему было очень неприятно это слышать. Теперь его глаза закрыты, и он прислонился головой к стене. Что, учитывая его сдержанные нордические гены, вероятно, эквивалентно обычному человеку, вставшему на колени и ревущему от боли.
Хорошо. Я смотрю на линию его подбородка и горло, запрещаю себе вспоминать, как весело было вгрызаться в его колючую, небритую кожу, и думаю немного свирепо: Хорошо. Хорошо, что он сожалеет о содеянном, потому что его поступок был плохим.
На самом деле, я должна быть довольная. И я довольна, если не считать этого тяжелого, скручивающего чувства внизу живота, которое я не сразу узнаю, но заставляет меня вспомнить о том, что Мара сказала мне вечером после моей ночи у Эрика. На том конце связи Ханна отключилась, предположительно, когда упавшая сосулька оборвала интернет-кабель, соединяющий Норвегию с остальным миром, и на линии были только мы двое.