***
Это чувство возвращалось к ней вновь и вновь с настойчивостью дежавю. И вот сегодня опять.
Она закрыла за собой дверь, включила свет в прихожей и замерла — ей снова казалось, что дома кто-то есть, кто-то, кто смотрит на нее из темноты комнаты. Но никого не было. В кухне тихо гудел холодильник, у соседей бежала вода, и больше ни звука, кроме ее дыхания, но ей опять казалось, что кто-то все-таки есть.
Она вышла из туфель, включила свет в комнате, кухне и даже ванной, включила телевизор, компьютер и чайник, распахнула шкаф, разложила диван и смогла вздохнуть свободнее — в ее однокомнатном мире негде было прятаться.
Ей снова вспомнился голос, повторяющий ей с завидной настойчивостью одно и то же: «Оля, Он тебе нужен». «Нет, — отвечала она упрямо. — Мне нужен кто-нибудь, кто-нибудь другой, но не он, он мне не нужен». И голос замолкал, он бы мог продолжить, но дальнейшие аргументы были бы слишком убийственны, чтобы произносить их вслух. И больше всего Оля боялась, что этот голос прав.
Она смотрела на окна дома напротив. На одно окно, в котором появлялся и исчезал женский силуэт. У него опять был кто-то. Кто-то. У нее все еще не было никого. Никого, кроме его голоса в телефоне.
Он звонил ей пару раз в неделю или отправлял голосовое сообщение, как сегодня:
«Привет. Не спрашиваю, как у тебя дела — надеюсь, что все хорошо, надеюсь, что если будет плохо, ты все же перезвонишь. А пока я вижу, что ты включаешь свет на кухне и в спальне каждый вечер и выключаешь чуть после одиннадцати, и я надеюсь, что у тебя все хорошо. Люблю. Целую».
Она усмехнулась: люблю, целую — в его окне отчетливо виднелся женский силуэт. Ольга ненавидела этот силуэт еще сильнее, чем голос в телефоне: «Люблю, целую» — речевой штамп или прозрачный намек? Или не прозрачный? Тонкий мостик с надеждой на то, что он еще ждет ее на той стороне улицы. Но она не придет.
«Я не приду, — повторяла она. — Я не приду». И все же ненавидела женский силуэт в окне напротив.
«Жадина», — усмехалась она, но продолжала ненавидеть.
Она наполняла себя ненавистью и ревностью, как ядом, и только когда ее начинало тошнить от собственной желчи, она отходила от окна, удаляла его сообщение, выключала все лампы и люстры и оставалась один на один с глазами, которые снова смотрели на нее из темноты.
***
Ольга, что с тобой?
— Ничего, — она улыбалась, — Все хорошо.
Но я знал, что это ложь. Ну не Ложь, конечно, с большой буквы, а скорее такая неприятная недосказанность — я знал, что она что-то от меня скрывает, и не просто «Что-то»: она прячет от меня часть своей жизни, важную, по-видимому, часть.