Это было самое унизительное сравнение за всю мою жизнь.
Хуссейн сказал что-то на фарси, и Али-Реза снова расхохотался.
А потом и Сухраб произнес:
– Аятолла Дариуш.
И вот уже все трое смеялись.
Надо мной.
Мне казалось, я понимал Сухраба.
Казалось, что мы станем друзьями.
Как я мог так ошибаться?
Может, папа и был прав.
Что, если я навсегда останусь мишенью для других людей?
И буду расплачиваться даже за то, в чем лично не виноват. Например, за то, что я из Америки. Или за то, что у меня есть крайняя плоть.
Все это было совершенно нормальным дома. Но не в Иране.
Я никогда не стану своим. Никогда и нигде.
Я принялся вытирать лицо, чтобы скрыть, что хлюпаю носом, пока Сухраб, Хуссейн и Али-Реза, хохоча, обсуждали мой пенис на фарси. Не так уж важно, что я не понимал их слов.
Волосы я мыть не стал. Соскреб следы от травы с икр, ополоснулся на первой космической скорости, потом схватил позаимствованное полотенце и робко выбрался из-под душа. Я бы побежал, если б не боялся поскользнуться на мокром полу.
Смех ребят последовал за мной. От отскакивал от кафельных стен, прыгал от уха к уху, гремел у меня в голове.
Я хотел умереть.
Говорить такое нельзя. Только не вслух. Один раз я произнес эти слова – только в качестве гиперболы, – и папа психанул и пригрозил отправить меня в больницу.
– Никогда так не шути, Дарий.
Я в любом случае не хотел именно умереть. Мне просто хотелось провалиться в какую-нибудь черную дыру и никогда оттуда не вылезать.
Я натянул на себя брюки. Сменного нижнего белья я не брал, не подумал об этом.
Нормально ли в Иране ходить без белья?
Уверен, должно быть какое-то правило, запрещающее подобное поведение, но выбора у меня не было.
Да и вообще, какой смысл следовать каким-либо Правилам Этикета? Я все равно не могу встроиться ни в одну систему.
Я надел свою футболку, с трудом натянув ее на мокрую голову и спину.
– Ой. – Сухраб вышел из душевой. Я стал тереть полотенцем лицо, чтобы он не заметил моего расстройства. – Ты что, уходишь, Дариуш?
– Да.
Как же противно, что мой голос при этом был все так же скрипуч.
Али-Реза и Хуссейн последовали за Сухрабом. По плитке зашлепали их мокрые ступни.
– Храни тебя Бог, – сказал Хуссейн.
И Али-Реза добавил:
– Приятно познакомиться, Аятолла.
Новый рекорд: я провел в Иране меньше сорока восьми часов, а у меня уже появилось новое прозвище. Самое унизительное из всех, что смогли придумать для меня Трент Болджер и Бездушные Приверженцы Господствующих Взглядов из его свиты.
Я уронил чужое полотенце на пол, вытер нос тыльной стороной ладони и поспешил к выходу.