– Раз сему суждено быть, даю тебе слово, так как люблю тебя.
После этого она нагнулась и обулась, а потом легко перепрыгнула через ручеек. После же, отойдя на половину фарлонга, они уселись рядышком в тени стройной рябины, потому что поблизости и вдали не было ни куста, ни папоротника.
Тут заговорила Дева тоном встревоженным:
– Вот что должна я сказать тебе ныне, ибо ты оказался в стране, опасной для всякого, кто любит доброе; скажу более, что была бы рада, если бы тебе удалось целым оставить сей край, даже если бы после я умерла от тоски по тебе. Что касается меня самой, то грозит мне опасность меньшая – во всяком случае, не смертельная. Только помни: железное кольцо на ноге моей – знак рабства, и ведомо тебе, как расплачивается рабыня за прегрешения. О том же, кто я и как попала сюда, сейчас не скажу, ибо у нас может не хватить на это времени; оставим этот разговор на потом. Я – Служанка злой Госпожи, о которой неведомо мне, женщина она или нет. Некоторые здесь почитают ее Богиней, и как Богине поклоняются ей. И не знаю я божества более жестокого и холодного. Меня она ненавидит жестоко; но будь ее ненависть невелика, немногое прибавило бы это мне, если бы, разделавшись со мной, она получила бы удовлетворение. Но дело обстоит так – и вряд ли будет иначе, – что послужит это не ее удовольствию, а потере и боли. Посему, как я уже сказала, самой жизни моей здесь ничто не грозят – если только вдруг покорившись внезапному гневу, она не убьет меня, чтобы потом пожалеть об этом; дело в том, что наименьший злом в ее нраве является тщеславие, и тщеславна она всегда и во всем. Много раз забрасывала она свои сети, чтобы уловить в них какого-нибудь доброго юношу; и последней добычей ее – если ею не станешь ты – оказался молодой человек, которого я назвала при нашей первой встрече с Сыном Короля. Он еще с нами, и я опасаюсь его, ибо недавно Госпожа ему надоела, хотя – по чести сказать – нет на свете более чудесной красавицы. Словом, пресытившись ею, он обратил взгляд ко мне, и если я буду неосторожной, весь гнев Госпожи обрушится на меня. Должна сказать, что хотя пригож этот юноша, теперь попавший к ней в рабство, в сердце его нет сострадания; низок он и способен ради часа удовольствий погубить меня, а потом с улыбкой, стоя рядом со мной, просить прощения у Госпожи и добиться его там, где мне не будет пощады. Видишь ли теперь, каково мне жить между двумя жестокими дураками? А ведь есть здесь и другие, о которых я не стану далее говорить тебе.
Тут, прикрыв руками лицо, она зарыдала, бормоча: