— На лед, что ли?.. Мать-перемать! — заводился на свой лад Карпуха. — Зябь пахать скоро, а он ковать надумал. Зазря матерьял переводить.
— Ты матерную канцелярию не разводи спозаранку!.. Под мобилизацию его, — прохныкал Филипп, кивая на коня. Снял с плеча заранее приготовленную торбу с овсом и сел на камень, на большущий серый камень для ошинковки колес, какие всегда валяются у деревенских кузниц.
— Давно пора дезертира чертова, — Карпуха перешел на разговор с Братуном: — Ишь, бока-то накатал на колхозных овсах... Война, она жирок-то слижет с тебя.
Кузнец не спеша вынес ящик с инструментом и жестяную банку с ухналями. Надел прожженный фартук и подсел к Филиппу на камень покурить.
— И моей лавочке, должно, конец выходит, — Карпуха показал пальцем, похожим на откованный шпальный костыль, на свою кузню. — Ковать боле некого будет — лошадей, как мужиков, подчистую забрили. Глашка-председательша сказывала: теперь бабы да коровы в плуга пойдут... А для них подков не выдумали ишо.
— Не выдумали, — нехотя поддержал Филипп болтовню кузнеца и тут же заторопил его: — Ты куй давай, не томи душу!
— Да я в один мент, хоть и тебе заодно подкову нашью на костыляшку.
Карпуха, по-свойски отшучиваясь, принялся зачищать коню копыта. Филипп скрепя сердце наблюдал, как плохо он это делал, но не мог осадить сердитым словом — нечаянно подвернулась лукавая надежда: а не сойдет ли Братун за коня-перестарка, и тогда освободят его от мобилизации. Эта мысль так заняла старика, что он даже повеселел, стал соваться с помощью и советами:
— Да ты уж больно гладко ладишь-то. На всю войну, что ль, ему?
— У меня все первым сортом должно идти, — заносился Карпуха, выбирая из банки ухнали поржавее.
— Бог даст, возвернется скоро. Ты тогда вот энтими, — Филипп набрал в костлявую ладошку ясных, не тронутых ржавью, подковных гвоздей и показал кузнецу.
— Лады. Магарыч готовь, — по всегдашней привычке балабонил легкий на язык Карпуха.
Однако надежда старика унялась так же быстро, как и подвернулась она. «Должно, не пройдет этот номер», — глядя на крутизну копыт Братуна, подумал конюх. В той крутизне еще виделась несошедшая сила коня. Филипп заволновался. Зашел наперед коня и, раздвинув салазки, полез в зубы мерину. Перещупал их, вытер о рубаху ослюнявленную руку и опять загрустил: не на одну войну еще хватит силы у его любимца.
— Ты не охальничай дюже-то. Такого коня серебром ковать надо, а ты ржавь натыкиваешь в копыта, — совсем иначе заговорил старый Филипп. — Срамоту нагоняешь на боевого коня.
— Ему и этого жаль, — легонько отбрехивался Карпуха. — Одна цена твоему коню — дезертир!