Комбат назвал себя и хотел было пожать руку девушке, но как-то не сумел этого сделать, а только поправил свою каску и ремешок планшетки.
Лободин, раскуривая задохнувшуюся папиросу, через ординарца передал по цепи команду: «По местам!»
— А ты у меня не очень бедуй с народом. Солдатам сейчас в бой, а она инженерные работы развернула. Поздно, поздно, девонька, лоск наводить... Я и так позволил для вас лишнее, незаконное...
А что «незаконное» — командир роты не нашелся и добавить.
— Я для вас тоже позволяла кое-что лишнее, — с какой-то заносчивой ухмылкой напомнила Ольга Лободину. А чтобы стало ясно, что такое «кое-что», для постороннего артиллерийского капитана, она приняла независимый строгий вид и с деловой озабоченностью договорила: — Тринадцать бойцов вам оставила в строю. А у них не легкие ранения, и место им в лазарете, а не в окопах, товарищ капитан. Меня за них по головке тоже не погладят, если проверка выпадет. А вы — «лишнее... незаконное...»
— Ну, ладно, ладно. Они же сами остались, по своей воле, а не по вашей милости, товарищ санинструктор, — в шутку и не в шутку парировал Лободин.
— Для раненых — я начальник, а не вы и не их воля, — заносилась все больше Ольга, чувствуя уступчивость командира. Но вскоре, переменив тон, стала просить Лободина: — Товарищ капитан, миленький, прикажите, чтобы выделенные санитары в отделениях получили у меня сумки. А то отбояриваются от них, как черти от ладана. Распихают пакеты по карманам — и вот они, санитары готовые. Не по форме все это: санитар есть санитар, а стрелок он уже потом.
Последние слова Ольга проговорила, теряя уже свою наступательность. О сумках вспомнила просто так, чтобы хоть маленько уважали санитарную службу. Она поймала снисходительную улыбку командира роты.
— Да ну вас! Вы только и знаете насмехаетесь надо мной, — плаксиво выпалила санинструктор, застыдилась и убежала к себе в землянку, бросив на ходу последний свой «козырь»: — Скажу Константину, он построже вас скомандует им. По две сумки запросят... Как миленькие!
— Тот скомандует, — Лободин сказал это уже для Невзорова и как-то долго посмотрел в сторону солдатских окопов.
Невзоров видел, как легко побежала девушка с тяжеленной сумкой на плече. Косы вывалились из-под каски и раскатились по шинели упругими смоляными жгутами.
Под зоревой благовест утра по-над облаками проплыли с гибельным грузом бомбовозы. Жадно загребая винтами воздух, они прошли невидимо, высоко. Такие пролеты бомбардировщиков противника над фронтом, однако, не пугают окопников. Но тогда еще пуще начинают страдать души солдат, когда война свою изуверскую работу переносит к их родимым избам, где тоскуют по отцам ребятишки, изнывают в мужицкой работе женщины, старики и подростки. Самолеты несли поруху всему, что так трудно досталось России от старых веков и что сделано новой, совсем не долгой еще советской жизнью. Так и казалось, что не бомбы в железных утробах самолетов, а готовые могилы, гробы и кресты, которые через час-полтора фашисты рассеют под снеговой шумок на тоскующие о покое поля России.