Кондрат, надев шапку, встал рядом. И как-то полегчало со своим человеком. Пробовал заговорить, показать газету учительнице, но засовестился, почуяв, что она слушает не его, а других. Три господина, видно из благородных, стояли так близко, что слышалось каждое слово.
— Великий человек отрекся от мира, а мир сам идет к нему: на поклон и на грабеж идет, — статный господин, заправляя одной рукой шевелюру под цилиндр, второй возмущенно показывал то на газетчиков и монахов, то на крестьян и путейских рабочих, сбившихся у оградки дома, где Толстой ждал своего часа.
— Вы хотите, Никодим Модестович, сказать: базар! Базар на трагедии великого духа. Не так ли? — в тон господина в цилиндре проговорил его товарищ.
— Ужасно и погано! — брезгливо поежился Никодим Модестович: — Думают как об учителе человечества, говорят как о сокрушителе режимов и религий, и при всем этом слюнявятся перед попами, клонят головы к нетерпеливым наследникам, чтоб хоть как-то заполучить слово о графе, худое и доброе — все равно... И всю эту болтовню назовут в телеграммах «интервью», которые, подобно барышникам, оборотят потом в пятиалтынники и целковые. — Никодим Модестович умолк, но спустя минуту не в меру громко добавил: — Лгут на виду всей Европы, плетут сплетни, соперничают меж собой; силятся влететь в историю на последних вздохах могучего Льва... Мерзко, господа!..
— Толпа всегда хочет жертвы. Великой жертвы! И вот она настигла эту жертву здесь, в глухом углу России, — горько философствовал второй господин.
Заговорил и третий собеседник:
— Но как мечтал граф! Ах, как мечтал он уехать в глухую деревню, где его не знают, где надеялся обрести мирской уют и покой!.. А где его не знают? Есть ли такое место на белом свете?.. Нет, промахнулся старик.
Кондрат обернулся на знакомый голос и узнал корреспондента, который ему уступил газету. Он не походил уже на того серенького человечка с кипятливым голосом, каким видел его Кондрат с час назад в буфете. Корреспондент стоял, заложив руки в карманы пальто, и грустно глядел на все, что творилось перед глазами. Кондрат, вспомнив о газете, неловко взял Елизавету Петровну за руку и, как непослушную девчонку, повел прочь от людей. Она шла не с охотой, а вскоре остановилась, как только заслышала свежий всплеск голосов.
— Господа, графский сынок объявился!
— Да и правда. Глядите!
— Младший Толстой идет!
— Эт который?..
Кучка журналистов, бесцеремонно оставив монахов, рванулась навстречу молодому графу.
Слегка оскорбленный отец Варсонофий сделал вид, что так и надо, что разговор окончил он сам.