— У нашего графа своей гумаги омёт целый, хоть избы крой ею вместо соломы, — недовольно проворчал сторож, не понимая, что от него хотят.
— Офи-ци-альная! — растяжно повторил полицейский и для пущей важности показал сургучную печатку на пакете.
Ни это «государственное» слово, ни гербовая кокарда на серой папахе, ни золоченые нашивки урядника на погонах, ни даже шашка на боку не смутили старика. Потеребив в раздумье бороду, он зябко поежился и повернул было назад, в свою сторожку-каменку.
— На коня попонку набрось! — приказал урядник. — В поту животина.
Конь, обметанный инеевой бахромой, стоял у башенки нарядный и усталый. Из широченных горячих ноздрей дымился мороз. От нагретых дорогой копыт под самое брюхо жиденькой куделькой карабкался сухой парок, узорчато обеливая щетки и коленки лошадиных ног.
— Откуда ж она, попонка, тут? Она, попонка, там. На горе попонка-то, — равнодушно пробормотал сторож, кивая в сторону барской конюшни, что стояла на горе за большим прудом и садом.
— Чтой-то все вы тут, на Ясной-то Поляне, какие-то... С властью даже говорить не умеете, — выразил свое неудовольствие урядник. — Под своего барина все ладитесь, под гордыню непокорную... — Он не в меру сильно нажал на «р» и властно шагнул в дверь сторожки.
— Все так! Право слово, так, ваше благородие, — бормотал старик, семеня сзади.
— Под барина, говорю, норовите?! — упрямо гнул свое урядник.
— А кто под кого ладится — тут смотря с какого конца говорить: мож, мы под его гордыню, а мож, он под нас...
— Ишь, как ты выхитрился-то на барских щах! Я те поговорю... — Как бы для острастки показав плеть, урядник сел на лавку и стал переобуваться.
— Ох, и морозяка! Ох, жметь! Не в кои года, — сбавляя тон, проговорил урядник, отогревая у печки закоченевшие ноги и перематывая портянки.
— Крещенский трескун мороз на подходе. Погоди, он однова-одинаково — и нищий народец, и ваше вашество — на печку загонит...
— Ты говорун хороший, давно сбегал бы и доложил барину о бумаге-то. Я сюда прискакал не с тобой балабонить, а по важному делу!
— Что ж это за важность такая, ежели и коня гнать понадобилось, и мороз пугать, и сапоги наяривать?.. Чай, деньговая? Аль приказная гумага-то?
— Не гумага, а бумага, долдон темный, — поправил полицейский сторожа, — бумага, она всякая — сила сильная, — сумничал урядник, довольный собой.
— Да без твоей шашки и револьверта и бумага не бумага для человека. А так — тьфу, прости господи, в нужник сходить иль цигарку свернуть — вся цена ей, — осерчал старик. Забыл даже о «вашем благородии». — Зачем бумага-то человеку? Ему богом язык дан. И обошлись бы... Да нет, пужило для народа выдумали, канцелярии всякие при бумагах нагородили и силу охранную поставили при них...