— Ты мне гарантию, гарантию определи! — орал во всю глотку Серега Жидков на председателя, последним отъезжая от правленческой конторы. — Я тебе не за агитацию буду пахать, а за хлеб!
Трактористы, порядком изругавшись с председателем за харчи и за оставленную на поле солому, наконец, потащились на весновспашку.
Феде Кузякину, молодому практиканту, стало страшновато от мысли, что придется, может, работать рядом с Жидковым. Пугала сила и грубость этого человека, его манера грозиться и ругаться. И еще ему как-то стало жалко старичка-председателя. Несмотря на теплынь, одет он был в полушубок, на ногах валенки с калошами. И только на голове — летний картуз. Степан Степанович, видно, нехорошо себя чувствовал и потому безразлично отнесся и к ругани Жидкова, и к просьбе практиканта послать его тоже на пахоту.
— Изломает тебя Серега, парень, иди лучше в другую бригаду, — проговорил председатель. — Гляди сам: не тяжело будет — иди, начинай с пахоты...
Больше ничего не сказал Степан Степанович, и Феде не оставалось ничего делать, как идти в поле и просить работы в бригаде, где пахал Жидков. Желание скорее сесть на трактор пересилило страх перед Серегой, которого здесь, видно, побаивались и потакали ему.
Федя шибко и бодро зашагал по гусеничной строчке, начатой чуть ли не от порога правления. Сперва тракторный след вился по слободе, а потом вырывался в поле.
Млела в вешнем угреве земля. Снега давно сошли, и если где встретишь грязную недотаявшую кучку, так это лишь под навозом в поле, под оставленной охапкой соломы или в оврагах, куда еще не доставало солнце. Но и тот снег — ноздристый, безмолвно плакался последними мутными змейками ручейков. Они уже никуда не бежали, бухлая земля тоже особо не принимала. И сходились те ручейки тут же в крохотные лужицы, которые досуха вылизывали по утрам туманы.
Речка, отгладив берега, угомонилась, осела на перекатах, посветлела и стала теплеть. На буграх и у дорог залоснилась молочная травка. Сами же дороги все меньше и слабее цеплялись за колеса машин и телег, а на взгорках — там ветерок давно поигрывал серой пыльцой. Лес бурел: вот-вот полыхнет по горизонту зеленым духом, зазвенит разноголосьем птичьих выводков — и лето на пороге. Все пробуждалось само собой. Всюду природа, казалось, обходилась без человека. Одни лишь поля тосковали по людям...
За деревенской околицей раздольно стлалась полевая ширь. И Федя уже не выбирал дорогу, а шел напрямик к пахучим кострам на недалеком горизонте.
По-весеннему разгулявшийся ветер, крики прилетной птицы в голубой выси, радость предстоящей работы — все будоражило душу парня, слегка пьянило. Федя спустил до пояса замочек молнии комбинезона, сунул за пазуху кепку, вложил в рот пальцы и озорно, во всю грудь, свистнул неузнанной птице в небе. Не откликнулась природа эхом, не понял сразу чужого звука ошалелый жаворонок. А Феде хорошо! Теперь не только тракторы и костры манили к себе, а, казалось, сама земля несла его в свои просторы и необъятность.