– Что, черт возьми, случилось? – кричу я ей вдогонку, хватаясь обеими руками за перила.
– Твоя комната, мам. Твоя комната… – только и может выговорить Робин, всхлипывая. А потом она просто начинает реветь. – Это просто ужас какой-то.
И она убегает в свою спальню. Я хочу пойти за ней, но что-то неведомое тянет меня подняться наверх по последнему лестничному пролету. И я, подчиняясь этой непреодолимой силе, двигаюсь дальше вверх, инстинктивно вспоминая, на какие скрипучие доски лучше не наступать.
Вот я уже стою на пороге низкого дверного проема. Мое сознание в каком-то странном пограничном состоянии, зажато в тиски между прошлым и настоящим. Я внутренне разрываюсь между детскими воспоминаниями самой себя, несчастного обиженного ребенка, и своими нынешними ощущениями испуганной взрослой женщины.
Я заглядываю внутрь комнаты. Зрелище просто ужасающее. Такое впечатление, что в прошлом здесь произошло какое-то чудовищное побоище. Ни толстый слой пыли, ни паутина по углам, ни черный ковер дохлых мух на полу не могут отвлечь внимание от истинной картины события. У меня перехватывает дыхание, начинает кружиться голова и холодеют пальцы, которые сами сжимаются в кулаки.
В комнате все разгромлено и уничтожено. Каждая книжка, каждый листик бумаги, каждая игрушка – все это разорвано на мелкие клочки. Всякие безделушки и украшения разбиты вдребезги, вся одежда разорвана, все мои детские вещи сломаны. И, как мрачная пародия на те игрушки, что люди обычно приносят и оставляют на местах катастрофы, в которой погибли дети, на самом верху этой кучи разорванных в клочья вещей лежит голова моего любимого плюшевого мишки. Туловище от него валяется отдельно, набивка вывалилась, будто кишки из разрезанного тела.
Я помню, что в тот день, когда я покидала этот дом, как мне тогда думалось, навсегда, я очень хотела забрать своего мишку с собой. Но в моей набитой сумке уже не было места. Я протягиваю к нему руку, но тут же брезгливо отдергиваю ее, не желая ни к чему тут прикасаться. Воздух в этой не проветриваемой годами комнате затхлый и густой. Но еще тяжелее то чувство злобы, которое здесь витает и отчетливо ощущается во мраке. По коже бегут мурашки. Я знаю, что позади меня стоит призрак моей матери, тяжело дыша мне в шею.
– Думала, что ты сможешь сбежать от меня, да? – отдает у меня в ушах ее шипящий голос. – Никаких шансов.
Груда поломанных предметов и уничтоженных вещей – это все, что осталось от моего детства. Я обвожу взглядом это поле битвы, эту насмешку над моим прошлым. Вот письменный стол, за которым я делала уроки, вот кровать, на которой я спала, вот окно, в которое я часами смотрела. И я отчетливо осознаю, что светлый образ моего детства все еще здесь, в этой комнате, несмотря на все усилия Лидии, желавшей навсегда стереть меня из своей жизни.