Вообще же отношения между двумя учеными можно охарактеризовать как взаимное уважение предельно чутких, внимательных друг к другу людей. Хотя закадычными друзьями их, конечно же, никто бы не назвал. Василий Степанович исключительно сдержан, корректен, педантичен до сухости, до мелочей. Павел Пантелеймонович — человек совсем иного склада — молчалив, неразговорчив, но прост, добродушен, отзывчив к людским нуждам. К себе, к своей особе недостаточно внимателен.
Их отношения были далеко не идиллическими. Порою некая тень пыталась пробежать между ними. Но к чести как того, так и другого, всякий раз они не давали себя вовлечь в недостойную игру. В пору высокой и продолжавшей расти славы Безостой какой-то из поклонников Пустовойта прислал ему копию своего «послания», которое он отправил в Москву. В том письме незадачливый автор задавал вопрос: почему этой славой, по праву, мол, принадлежащей Пустовойту, воспользовался Лукьяненко? Но ни для кого и никогда не было секретом, что Василий Степанович долгие годы занимался выведением ржавчиноустойчивых гибридов и в 1930 году передал годами накопленный материал, ценнейший в селекционном отношении, начинающему тогда селекционеру Лукьяненко… Пустовойт собственными руками написал опровержение, в котором категорически отрицал какую бы то ни было свою причастность к созданию шедевра мировой селекции — Безостой-1.
Подобного рода недоразумения, как ни странно, возникали и по поводу самого названия сорта — Безостая. Общеизвестно, что в пятидесятые годы колхозник-опытник одного из колхозов края Г. Т. Шкода путем скрещивания озимого сорта Ворошиловка с найденной в посевах сорта Мелянопус-69 яровой безостой пшеницей получил новый сорт озимой, который назвали Безостая-Шкода. Урожайность в сортоиспытаниях по своей северной зоне сорт показал на два центнера выше районированных на то время и вскоре получил путевку в жизнь. О сорте упоминалось тогда и в газетах, но удержаться хотя бы на несколько лет в производстве он не смог. Само собой разумеется, Безостая-1, выпестованная под руководством Лукьяненко, с ним ничего общего не имела и не могла иметь. Однако находились злые языки, которые и тут пытались судачить, делать недвусмысленные намеки. Но, как говорится, собаки лают, а караван идет дальше…
Есть одно обстоятельство и, быть может, самое важное — Лукьяненко и Пустовойта отличала исключительная преданность своему делу. Они и мысли не допускали, что эту свою работу можно кому-либо передоверить, какое-то звено ее ослабить.
Казалось бы, ну что дает селекционеру такое дело, как чтение лекций на ежегодных курсах по апробации новых сортов? Каждый год до шестисот агрономов со всей Кубани съезжалось на эти курсы. Занятия подобного рода мог бы проводить кто угодно из огромной массы специалистов. Но ни Лукьяненко, ни Пустовойт не передоверяли этого дела никому, не отдавали его ни в чьи руки. Они понимали, что от того, насколько их рекомендации по возделыванию новых сортов дойдут до рядовых исполнителей, тех, что непосредственно претворяют их идеи в жизнь, испытывают их на практике, — от этого в конечном счете зависит судьба не только выпестованных ими детищ, но и в целом урожая. Вот почему они всегда принимали самое активное участие в работе курсов и всей душой стремились обратить внимание слушателей на ту или иную особенность нового сорта.