и буква. С территории фонетики корень перешел к акустике, и «фон» стал единицей измерения громкости звука. Учитывая все это, участь φωνή в современной культуре перестает выглядеть столь уж незавидной, как это пытается представить Долар. После изобретения телефона, а затем фонографа, первоначально служившего для записи голоса, морфема φωνή стала стихийно распространяться на названия других записывающих устройств, порождая довольно причудливые смешения. Например, диктофон стал слиянием φωνή и латинского dicto, а патефон – φωνή и Pathé (фамилии производителя). Как минимум в европейских языках φωνή продолжает преследовать нас повсюду, даже там, где отсылка к греческому корню уже почти утратила смысл (как, например, в случае смартфона). Психоанализ, делая ставку на φωνή, вносит заметный теоретический вклад в многолетнюю традицию замалчивания ἦχος.
В свое время Поль Рикёр заметил относительно методологии психоанализа, что, «как бы при этом ни ущемлялась феноменология, вопросы, которые здесь вновь возникают, являются сугубо феноменологическими»[151]. В рассматриваемом контексте путь феноменологии настаивает не только на регистрации голоса как точки расщепления, но и на необходимости следующего шага: радикального перехода от φωνή к ἦχος, а предложенное Нанси противопоставление entendre и écouter – не что иное, как уверенное движение в эту сторону. Впрочем, однажды у Долара встречается упоминание ситуаций столкновения логоса с «до-логосом», которые «нуждаются в феноменологии и более детальном анализе»[152], но, увы, этот тезис не получает никакого развития (сопоставимого, например, со статьей о возможности взаимодействия гегельянства и фрейдизма[153]).
Здесь как будто дает о себе знать граница, в свое время четко обозначенная Хайдеггером: обращаясь к неисчислимости бессознательного, психоанализ не выходит за пределы парадигмы модерна и Просвещения, привилегированности статуса субъекта и принципа измеримости мира. Казалось бы, в адрес таких аккуратных интерпретаторов текстов Лакана, как Долар, подобные претензии выглядят нелепыми, ведь проблематизированный здесь субъект – это уже не декартовский владетель природы, а ускользающий от самого́ себя механизм расщепления, скрытый от феноменологов. Однако вот характерное признание из его интервью:
Фрейда я считаю представителем и продолжателем проекта Просвещения, который осуществил огромный рывок в деле развития логики как оружия разума против мракобесия[154].
Пожалуй, в этой системе координат, существующей на границе «натурализации и культурализации»