«Я была очень несчастлива».
«Тогда проходите. Вам в рай. И нечего разглядывать какие у кого коленки».
Ощущение счастья и несчастья. Неужели это тоже всего лишь синонимы каких- то соединений, возникающих в мозге? Какой- нибудь триптофан хрен знает что. И если это так – какой смысл жить на свете, бороться за счастье? Оно по идее должно быть продуктом твоих собственных усилий, но ведь так не бывает. Разве можно разбиться в лепёшку, чтобы быть счастливым? Не исключено, что добьёшься славы, богатства, станешь любимым в конце концов, но разве все это равнозначно счастью? Разве счастье, то есть состояние счастья, которому мы придаем столько значения, не есть всего лишь продукт психики? И когда я еще была биохимиком, разве я этого не знала лучше других? Съешь таблеточку со «счастливым» веществом – и прыгай до небес. Но разве к этому нужно стремиться, чтобы жизнь состоялась?
Я читала одну повесть у Нагибина, про его отца. Про то, как человеку, прошедшему лагерь, определили вечное поселение вдали от Москвы в каком- то крошечном диком городишке. У него не было своего жилья, он не мог снять целую комнату, а только угол в комнатушке у неграмотной и алчной хозяйки. Этому человеку нельзя было видеться с семьёй, жена отказалась от него ради сына, будущего писателя. И этот человек, выйдя на свободу еще не старым, вдруг оказался совершенно беспомощным, больным и до неузнаваемости изменившимся. Он всеми силами боролся с обстоятельствами, он хотел казаться праздничным и весёлым хотя бы в те дни, когда его сын приезжал к нему. Этот человек пытался даже одеваться красиво и со вкусом, опять- таки благодаря сыну. Он даже стал носить совершенно сумасшедший в тех краях галстук- бабочку. Ему, можно сказать, повезло, он устроился работать бухгалтером (кстати, тоже!) и получал зарплату. Но всё- таки он не мог даже от сына скрыть ощущение полной катастрофы всей жизни, жуткое ощущение постоянного несчастья, хотя казалось бы в сравнении с теми муками, которые этот человек вынес в тюрьме и лагерях, жизнь в относительной свободе даже в этом вонючем городишке могла бы показаться истинным раем. Но счастье больше не наступило, не пришло, не озарило своим сиянием жизнь. Мозг перестал вырабатывать гормон радости. Я представляла себе этого отца, как его описал Нагибин, маленького человечка, идущего по деревянным настилам поверх непролазной грязи странных кривых улиц в штиблетах, светлом плаще, купленном на сыновние гонорары, и пёстром шёлковом кашне. Мог ли он быть счастливым? Может быть и мог бы, будь он моложе. А в том возрасте и положении, в котором он оказался, он слишком устал для того чтобы к нему снова пришло счастье, устал от страха, от боли, от воспоминаний о том, что его часто били, от непрерывной и непосильной работы на протяжении долгих лет в холоде, от печальных мыслей… Но были и другие примеры в истории, когда люди, перенесшие такие же страдания обретали свободу от прошлых несчастий и учили других освобождаться от них.