– Так что бы ты сделал? – не отставал Горди.
– Построил бы звездолет и улетел с этой планеты. Поселился бы на Луне или еще где-нибудь. Где угодно, лишь бы не здесь, – ответил я.
– Если бы у тебя были все деньги на свете, тебе не обязательно было бы жить на Луне. Ты мог бы взять и сделать все что захочется, – сказал Роб.
– Знаете, как называется нуль со всеми деньгами на свете?
Роб и Горди помотали головами.
– Пустышка, – сказал я им.
Они не стали смеяться. Я и не пытался их рассмешить.
– Если бы у нас была куча денег, все было бы иначе, – попытался урезонить меня Роб.
Я постарался, чтобы в моем взгляде не читалась жалость, но не преуспел.
– Роб, одними деньгами тут не поможешь. Нужна решимость, самопожертвование и… и…
Роб и Горди глядели на меня, будто на психа. Я заткнулся.
– Ладно, не обращайте на меня внимания, – уныло буркнул я.
– Придется нам называть тебя мудрецом, – заметил Горди. – А лучше даже пророком.
– Только попробуй, – вскинулся я.
– Будем обращаться к тебе за духовными наставлениями! – Горди низко поклонился, сложив руки в молитвенном жесте. – О пророк, поделись с нами своими мистическими откровениями. Даруй нам просветление!..
– Если вы не снизойдете до работы сию же секунду, сотни желающих выстроятся в очередь, чтобы заменить вас! – Снейкскин даже вышел из конторы, чтобы наорать на нас.
Мы без лишних разговоров вернулись к работе и дождались, когда Снейкскин уйдет в контору и захлопнет за собой дверь, а потом возобновили беседу с того места, где нас прервали.
– Вот козлина, – фыркнул Роб.
– Да таких полным-полно, – отозвался я.
– Аминь, – кивнул Горди.
– А вот что мне интересно, как так… – начал было Роб.
– Тише! Тише! – зашипел я на него. Бросился к верстаку, прибавил звук радио. В новостях сказали такое, что я не мог не обратить внимания.
…ни подтвердить, ни опровергнуть, что его дочь Персефона Мира Хэдли беременна и что она забеременела несколько месяцев назад, когда была похищена злоумышленниками. Мы можем лишь догадываться, что пришлось вытерпеть бедной девушке, пока она находилась в руках мужчин-нулей. Сама Персефона до сих пор отказывается говорить о двух страшных днях в плену: очевидно, воспоминания о них для нее слишком болезненны, слишком ужасны…
– Эй! – Горди смотрел на меня круглыми глазами, и я не понимал, в чем дело, пока не увидел, что радио лежит на полу, разбитое вдребезги: я запустил им в стенку.
– Мне надо уйти.
Я двинулся к выходу.
– Эй! Каллум, куда это ты собрался? – окликнул меня Снейкскин.
– Мне надо отлучиться.
– Еще чего надумал!
– Никуда ты не уйдешь!