Он рассказал о моём приключении своим генералам и добавил: «Дайте ему недельный отдых и двойную оплату». Я вернулся генералу Монтиону и нашёл своих лошадей и сахар в полной сохранности. Я очень хотел есть. Тем вечером мы подошли к месту в лье от того, где казаки забрали мои депеши. Он послал за старостой, а потом побеседовал с ним. Они прогуливались в одном лье от деревни, и когда он поравнялся со мной, я крепко пожал ему руку. «Я люблю французов, — сказал он, — прощайте, храбрый офицер». По сей день, я благословляю этого человека, который спас мне жизнь.
Мороз становился все сильнее и сильнее, от холода и голода на бивуаках умирали лошади. Каждый день сколько-нибудь из них оставались на месте там, где они проводили ночь, дороги стали скользкими, как зеркало, лошади падали и уже не поднимались. Наши солдаты ослабли, им не хватало сил нести свое оружие. Было 28 градусов мороза.[79] Но в гвардии только смерть разлучала солдата с его ранцем и его ружьем. Чтобы выжить, нам пришлось есть мясо павших лошадей. Солдаты вскрывали лошади брюхо и вынимали внутренности, которые потом жарили на углях — если была возможность развести костер — а если нет — ели их сырыми. Они ели лошадей даже до того, как они умирали. Пока были лошади, я тоже питался кониной. До Вильно вместе с Императором шли короткими маршами, а его штаб шел по обочинам. Солдаты полностью деморализованной армии шли, словно пленники, без оружия и без ранцев. Уже не было ни дисциплины, ни каких-либо человеческих чувств друг к другу. Каждый заботился только о себе, милосердие испарилось, никто из них не протянул бы руки даже родному отцу. И это понятно, ибо тот, кто наклонялся, чтобы подать руку помощи своему ближнему, сам уже не подняться не мог. Надо было все время идти прямо и делать при этом гримасы, чтобы не отморозить нос или уши. Сострадание, да и все человеческое покинули людей — они даже не жаловались на жизнь. Люди мертвыми падали прямо на дороге. Если случайно находили бивак, где отогревались какие-нибудь несчастные, то вновь прибывшие без жалости отбрасывали их в сторону и завладевали их костром. А те лежали на снегу и умирали от холода. Нужно самому видеть эти ужасы, чтобы в них поверить. Я могу твердо сказать, что при отступлении из Москвы, мы более сорока лье шли без ранцев и ружей. В Вильно наши лишения достигли своего апогея. Холод был настолько силен, что люди не могли более его терпеть, даже вороны замерзали.
Во время этих ужасных морозов я был послан к генералу, который отвечал за взятые в Москве трофеи, с приказом выбросить их в озеро по правой стороне от нашей дороги. Однако эти сокровища достались отставшим.