Прошли еще сразу четыре пушки, и их тотчас установили в батарею. Затем тех же лошадей вернули к исходной точке, чтобы использовать их для перевозки других пушек. Большая часть ночи ушла на выполнение этой тяжелейшей задачи, и враг не заметил нас. Император находился в центре каре, каждой роте он позволил развести себе два или три костра. Одна рота насчитывала сто двадцать человек. Двадцать из них были отправлены на поиски продовольствия. Нам не нужно было далеко идти, потому что кинув с горы камень, можно было уверенно попасть в лежавший ниже нас город. Все дома опустели, несчастные жители покинули их. Мы нашли все, что нам было нужно, в частности вино и сахар. Порядок поддерживали наши офицеры, и через три четверти часа мы уже шли обратно на гору, нагруженные вином, сахаром, медными котлами и другой провизией. Для освещения погребов мы использовали факелы, и в кладовых больших отелей мы нашли множество запечатанных бутылок вина.
Принесли дров, развели костры, а вино и сахар отправили в котлы. Всю ночь напролет мы пили за здоровье прусского короля, а оставшееся вино справедливо поделили между собой. Его было очень много — каждый гренадер получил три бутылки — две в медвежью шапку, и одну в карман. Всю ночь мы пили теплое вино, мы поделились им с нашими храбрыми артиллеристами — полумертвыми от усталости, и они были очень благодарны нам за это. Наши офицеры пригласили их офицеров выпить с ними этого теплого вина. Наши усы изрядно намокли, но шуметь было строго запрещено. Как же это ужасно — ни слова сказать, ни песню спеть! Тем более, когда у каждого из нас всегда имелось что-то смешное и остроумное, готовое в любой момент выйти наружу.
Увидев всех нас такими счастливыми, Император и сам пришел в хорошее настроение. Задолго до восхода солнца он сел на коня и отправился на осмотр своих позиций. Тьма была настолько глубока, что ему для освещения своего пути пришлось взять факел, и, заметив его свет, пруссаки начали по нему стрелять. Но Император закончил свой обход, и по возвращении в свой штаб отдал приказ быть готовыми к бою.
До рассвета оставалось совсем немного, когда пруссаки поприветствовали нас (14-е октября) несколькими пушечными ядрами, пролетевшими прямо над нашими головами. Один пожилой ветеран Египетской кампании сказал: «У пруссаков сильная простуда, я слышу, как они кашляют. Угостим же их нашим горячим вином». И вся армия двинулась вперед, хотя дальше чем на шаг никто из нас ничего не видел. Мы шли словно слепые, постоянно наталкиваясь друг на друга. Но вот до нас долетели звуки некоего движения, был отдан приказ остановиться и начать атаку. Наш храбрый Ланн, находившийся слева, начал первым — это послужило сигналом для всех остальных, и мы видели друг друга только во время вспышек ружейного пороха. Император приказал нам быстро двигаться к их центру. В конце концов, ему пришлось сначала умерить наш темп и, наконец, остановиться. Их линия была пробита так же, как и у русских при Аустерлице. Проклятый туман сильно мешал нам, но наши колонны продолжали продвигаться вперед, и у нас была возможность видеть, куда мы идем. Около десяти часов вышло солнце и осветило это прекрасное плато. Вот тогда мы смогли рассмотреть то, что находилось впереди. Справа мы заметили красивый, запряженный белыми лошадьми, экипаж. Нам сказали, что в нем находится пытающаяся покинуть это место королева Пруссии. Наполеон велел нам остановиться, и затем с левой стороны до нас донеслись звуки невероятно яростной перестрелки. Император немедленно послал туда офицера, чтобы узнать, что происходит. Император был очень зол, он постоянно нюхал табак и непрерывно ходил туда и сюда. Наконец, вернувшийся офицер доложил: «Сир, это маршал Ней, со своими гренадерами и вольтижерами отчаянно бьется с крупным неприятельским кавалерийским соединением». Он немедленно послал вперед свою кавалерию, и армия снова продолжила путь. Ланн и Ней одержали победу, вскоре Император присоединился к ним, и к нему снова вернулось хорошее настроение.