— Еще чего! И охрану свою убирай. Не мучай людей, — на последних словах мой голос пропитывается дрожью.
Он разъяренно смеется, запрокидывая голову.
— Обо всех заботишься, да? Ничего, я выдержу. Ты одумаешься. Ты… простишь меня, — сжимает он челюсти. — Ты простишь меня, и все как раньше будет. Я выдержу.
Я вскрикиваю, когда Сергей Степанович окно разбивает. Его палка в комнату просовывается и прокручивается, в попытках задеть Васю. Кулак бросается теперь к двери и выскакивает наружу.
Бегу, сломя голову, к прикладной лестнице на мансарду. Как только забираюсь наверх, чернявая башка беса уже видна в прорези внизу.
Он взбирается следом, но я пытаюсь лестницу сбросить.
— Алиса! А ну слезай!
— Оставь меня! Верни ребенка!
Удается толкнуть лестницу на полную силу, и я захлопываю напольный вход. Здесь есть щеколда, слава богу. В ужасе наблюдаю, как пол трясется там, где Кулак хочет выбить дверь плечом снизу.
Отползаю и отползаю. Здесь в полный рост на встанешь.
На улице оглушительный удар и гул слышится. А затем он дико орет:
— Спускайся сейчас же. Ты едешь со мной! Я не шучу, Алиса! Я разнесу эту пристройку на хрен!
Пока Сергей Степанович голосит на него, осторожно придвигаюсь к стеклянной крыше. Отсюда можно разглядеть, как Кулак мечется молниями-зигзагами прямо перед входом.
Он вскидывает голову и я прячусь.
— Я не уеду! Ты спустишься ко мне! Ты сейчас же выйдешь ко мне! Ко мне!
Я распахиваю форточку, прежде чем подумаю.
— Никогда! Иди людям своим приказывай! А не мне!
Он сжимает кулаки с такой силой, что мне больно становится.
— Нет, ты мне жена скоро! И будешь слушаться меня, поняла! А спорткомплекс — это неважно!
Конечно, спорткомплекс — неважно, когда сделал и получил все, что хотел.
Абсолютно все. И меня в постели, и открытие на своих условиях, и голосование громады.
Обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул.
— Ты обманул меня! — захлебываюсь я слезами и половина Васильков слышит меня. — Обманул! Зачем я верила тебе?! Я — дура просто! Всем верю!
Кулак едва не прыгает на пристройку, но мне не страшно. Я бросаюсь к другой стене и распахиваю белое окно прямо над входом.
— Пошел вон! Пошел отсюда!
Он ревет мое имя, и сквозь матерщину я слышу, как он обещает заставить меня сделать все, что надо.
— Убирайся! — От рыданий я коверкаю слова. — Не люблю тебя! Не люблю тебя! Никого больше не люблю!
Он пятится, натыкаясь спиной на калитку.
— Убирайся, Кулак! Убирайся от меня, сам оборвыш! Обманул! Ты не нужен мне! Ты никому не нужен! Потому что ты все портишь!
Он пятится и пятится. В сизых лучах прожектора и фонарей я вижу, как он спотыкается на проселочной дороге, едва не падая на одно колено.