Захлопываю окно, и рыдаю над каждой из дощечек, по которым ползу к выходу из мансарды.
Бескровными руками пытаюсь щеколду отодвинуть, но не могу. Нет сил. Они закончились.
И я не верю, что они когда-нибудь вернутся.
Все силы вырвались с криком и больше не восполнятся.
Сцепив ладони над замком, я опускаюсь на них лбом и позволяю сердцу беззвучно разорваться.
Через два дня выхожу к теперь более оживленному центру Васильков в солнцезащитных очках. И в кепке.
Нет, не потому что парит и жарит безжалостное светило.
А потому что весь город объявил мне бойкот.
Мои крики в сторону Кулака становятся притчей во языцех, а сплетни в поселке разносятся шаровой молнией.
Оказывается, они все теперь любят Кулакова, а не меня!
Хотела бы сказать, что деньги и власть превращают людей в продажных подлиз.
Но они все, видите ли, сочувствуют бесу.
Несчастненький какой! Завел уголовное дело на невинного беспризорника, но всем плевать!
В кафе-столовой буфетчица посматривает на меня искоса, иногда переглядываясь с поварихой.
— Он весь побелел, когда ты пропала, ну тогда в колодце, — причитает Светлана потом в коридоре. — И купил городу столетний запас фонарей, Алиса!
— Ой не глупи, он же замуж тебя берет, — расходится на половину улицы Мария Георгиевна. — Как у Христа за пазухой будешь, человек он большой. Гулять по девкам, конечно, пойдет, но ты уже немолодая. Как теперь исправлять придумаешь, что наговорила.
И эта женщина две недели тому назад предлагала своего племянника-механика, потому что Кулаков точно на мне не женится!
Да кому нужен брак, если ни клятвы мне, ни мои чувства ничего не значат для него.
Ни-че-го.
Даже извинений не придумал.
Я решил! Я сказал! Так надо! Не расскажу!
Шмыгаю носом потом полдороги домой. Потому что все-таки думала Вася мне мужем будет. Шоколадки мне покупать, строить вместе со мной спорткомплексы и детдомы, и спрашивать всякие глупости про книги, в которых он ни хрена не понимает.
А еще, естественно, регулярно массировать и обеспечивать пальпацию моей груди, так как я нуждаюсь в профилактике мастита.
Не позволю никому другому это делать. Никогда!
Даже Мира Никоновна считает, что Кулак не такой плохой, как кажется.
— Он у меня десяток оранжевых уточек купил и десяток единорогов для выпечки, — извиняющимся тоном говорит она. — Даже не знаю, что он собирался с ними делать.
Подлый мерзавец настроил против меня весь город и даже ничего не сделал для этого!
Встречаю на тропинке директора церковного хора. Из кармана рясы торчит силиконовый чехол телефона.
— Прощение — облагораживает душу, — смеряет меня взглядом и семенит дальше.