Герм был рядом и всё слышал. Позже мы с ним много про всё это говорили, но так ни до чего и не договорились.
Надо бы забыть дедовскую болтовню, да только теперь в каждый свой пустой день я иду в больницу. И старик всегда меня узнаёт, берёт за руку и начинает рассказывать всё то же - об антилопах и буйволах, настоящих, чудесных, живых. О жарком солнце. О реках, в которые можно войти - если знаешь, где безопасно. Умеешь найти прохладную лотосовую заводь, в которой не живут крокодилы.
Трудно поверить, что каким-то людям приходилось купаться в реках, опасаясь не отравления, а крокодилов. Но я поймал себя на том, что мне хочется в это верить. И в то, что солнце может светить днями, неделями напролёт, а не как сейчас - покажется раз в месяц на минуту и тут же скроется за густой пеленой смога и туч. Думаете, глупо? Всё равно что верить, будто однажды тебя бесплатно, за красивые глаза, поселят в Центре, завалят дорогой едой, шмотками, и не нужно будет гнуть спину на Фабрике. В общем, верить в сказку... Я ведь уже вырос из возраста, когда это простительно. Как-никак, сравнялось семнадцать. Да и жизнь у меня далеко не сказочная. Но...
Если старик всё-таки не сумасшедший, он, наверное, и вправду последний свидетель прошлого.
Вот я теперь и мучаюсь. Его слова действуют как-то странно. Раньше всё было проще: я думал, где и как заработать на еду и крышу над головой. А тут в голову лезут мысли про эти степи, про огромные зелёные акации, про львов и газелей...
Сегодня всё точно так же: он сжал мою ладонь в своей, и говорил, говорил... Как будто все другие посетители, кроме меня, для него не существовали. Как будто он ждал меня одного. Рука у него горячая и худая - кожа да кости.
- Когда-то была страна... Люди там жили в мире... жили свободно. Растили хлеб, иногда охотились, но не убивали много животных, не делали этого для забавы или чтобы отвоевать себе место под огромные города. Только чтобы прокормиться. Прекрасная моя родина... Бескрайние степи, озёра, на мелководье которых по утрам заходят бессчётные стаи лиловых и белых фламинго. Все птицы стоят на одной ноге, а в глубине, в прохладном иле спасаются от зноя гиппопотамы...
Больше - ничего. В смысле, про нас, землян. Старик никогда не вспоминает про первую волну колонизации, про бойню, которую на Аламанге учинили наши предки, про то, как они разрушили экологию планеты, уничтожив почти всё живое и испортив климат. Может быть, он забыл всё это так же, как своё имя? Я каждый раз боюсь, он вспомнит, выпустит мою руку, велит убраться и скажет, что больше не хочет меня видеть.