Почти поровну поделив жизнь между кухонным, письменным и обеденным столами, я не перестаю поражаться их кровному родству. Сидя за столом и стоя у плиты, я, никогда не уверенный в том, что получится, надеюсь только на упорство, которое ведет к цели путями, неведомыми нам самим. Общность кулинарных и читательских метафор выдает больше, чем скрывает. Глотая книгу, как обед, и обед, как книгу, мы перевариваем содержимое переплета и тарелок, превращая чужое в свое – в себя.
22 октября
Ко дню рождения Роберта Раушенберга
Он служил мостом, соединяющим Джексона Поллока и Энди Уорхола. Другими словами, Раушенберг еще верил в красоту, но уже искал ее не в своем подсознании, как это делали абстракционисты, эти последние романтики ХХ века, а в окружающей действительности, какой бы убогой она ни казалась. Он искренне жалел тех, кто отказывался видеть прелесть банального лишь потому, что мы к нему привыкли.
Для Раушенберга не было ничего уродливого. И этим он отличался от того иронического отношения к реальности, которое было присуще мэтрам поп-арта. Они рисовали консервные банки, чтобы объяснить, оправдать или обвинить современную культуру. Раушенберг их писал, потому что они ему нравились. Хрестоматийное “Когда б вы знали, из какого сора” в данном случае надо понимать буквально. В своих композициях Раушенберг использовал мусор, собранный на улице. Он любил делать из ничего что-то. Этому он научился у матери-индианки. Однажды она сшила сыну штаны из сюртука ее умершего брата.
В работах Раушенберга тоже много заплат. Они подчеркивают разностильность и разноприродность его материала. Фотографии соседствуют с игрушками, настоящие вещи с нарисованными, потеки краски с картонными лоскутами. Раушенберг – певец фактуры. Сложенная в виртуозных комбинациях мягкого и твердого, гладкого и шершавого, она звучит со стены немым концертом, напоминая ту музыку футуристов, которую нам открыл русский авангард.
У Раушенберга есть еще одна – локальная – заслуга: он открыл Сохо. В начале 1960-х, вместе со своим теперь не менее знаменитым другом Джаспером Джонсом, Раушенберг скитался по трущобам Даунтауна до тех пор, пока не увлек в этот полуразрушенный индустриальный район богему. В те тяжелые годы друзья жили украшением витрин, в том числе и таких дорогих магазинов, как “Тиффани”. Трудно придумать больший контраст с мусорными коллажами молодого художника. Разбогатев, Раушенберг жертвовал миллионы. Но его и бедным все любили. Друзья сравнивали его с сенбернаром – большой, веселый, добродушный.