Окружающий мир для Пелевина – это череда искусственных конструкций, где мы обречены вечно блуждать в напрасных поисках изначальной действительности. Все эти миры не являются истинными, но и ложными их назвать нельзя, во всяком случае до тех пор, пока кто-нибудь в них верит. Ведь каждая версия мира существует лишь в нашей душе, а психическая реальность не знает лжи.
Проза Пелевина строится на неразличении настоящей и придуманной реальности. Тут действуют непривычные правила: раскрывая ложь, мы не приближаемся к правде, но и умножая вымысел, мы не удаляемся от истины. Сложение и вычитание на равных участвуют в процессе изготовления вымышленных миров. Рецепт создания таких миражей заключается в том, что автор варьирует размеры и конструкцию видоискателя – раму того окна, из которого его герой смотрит на мир. Все главное здесь происходит на подоконнике – на границе разных миров.
Пелевин обживает стыки между реальностями. Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои рассказы героями, обитающими сразу в двух мирах. Люмпен из рассказа “День бульдозериста” оказывается американским шпионом, китайский крестьянин Чжуань – кремлевским вождем, советский студент оборачивается волком. Валютные проститутки из новеллы “Миттельшпиль” в советской жизни были комсомольскими работниками. Чтобы приспособиться к переменам, они поменяли не только профессию, но и пол. Одна из них припомнила другой прошлые обиды: персональное дело за то, что “на агитстенде Ленина в перчатках нарисовали и Дзержинского без тени”.
Впрочем, важно, не кем были герои и не кем они стали, существенен сам факт перемены. Рубеж между мирами неприступен, его нельзя пересечь, потому что сами эти миры есть лишь проекция нашего сознания. Единственный способ перебраться из одной действительности в другую – измениться самому, претерпеть метаморфозу. Способность к ней становится условием выживания в стремительной чехарде призрачных реальностей, сменяющих друг друга. Граница же – провокация, вызывающая метаморфозу в нужном автору направлении.
При этом он упрямо вытесняет на повествовательную периферию центральную “идею”, концептуальную квинтэссенцию своих сочинений. Обо всем по-настоящему серьезном здесь говорится вскользь. Глубинный смысл происходящего раскрывается всегда неожиданно, якобы невпопад. Существенные мысли доносят репродуктор на стене, обрывок армейской газеты, цитата из пропагандистской брошюрки, речь парторга на собрании. И все, что встречается на пути героя, заботливо подталкивает его в нужную сторону. Как в хорошем детективе или проповеди, каждая деталь тут – предзнаменование, подсказка, веха. Текст Пелевина не столько повествование, сколько паломничество. Глубинный смысл обнаруживается в самом тривиальном сюжете; чем более он избит, тем ярче и неожиданнее оказывается скрытое в нем эзотерическое содержание.