За взятки арестованных игиловцев отпускали из Мосула, им выправляли документы, с которыми они скрывались бесследно, растворялись в самом Ираке и в Сирии, как сахар, который арабы кладут в чай в огромных количествах. Только в данном случае игиловцы не сахар, а мышьяк, отравляющий арабский мир, превращающий его в хаос, напоминающий предсмертную агонию, а религию так и вовсе выворачивающий наизнанку.
Акчан ждала. Она теперь все время жила в ожидании. Новостей от мужа, от братьев, от родителей, от знакомых. Всех раскидала война, к тому же почти все курды связаны одной судьбой — неприкаянностью. Два года назад она все еще надеялась, что найдутся родители в Мосуле, но возвращавшиеся для отдыха на горные базы курды, раненные, измученные, только качали головой на ее вопросы. Привозили и погибших, кого удавалось забрать и похоронить по-человечески. Не всем им везло даже в этом — быть погребенными. Так однажды привезли брата, завернутого в брезент. На смену им уезжали другие бойцы.
…Женщина не спала, настороженно прислушиваясь. Дождь заглушал все разговоры и шумы в лагере. Но снаружи домика явно что-то происходило. Беспокойство ее не отпускало.
Секо, телохранитель Карайылана, посмотрел на нее сегодня днем странным долгим взглядом. О домогательствах тут и речи быть не могло. К тому же этому огромному парню, кроме жизни в состоянии постоянной войны и адреналина, никто не нужен. Особенно после контузии, когда он стал слегка заикаться.
На его способностях телохранителя, как говорит дядя Карван, это никак не отразилось. Лишь злее стал. Впрочем, дядя, которому уже под шестьдесят, тоже одиночка. Его семья погибла вместе с родителями Салара. Ни муж, ни дядя ничего не рассказывали Акчан о том, как это произошло. Да она и не допытывалась. У многих в Кандиле такой тяжкий груз на плечах.
Подозрительный взгляд Секо навел ее на мысль, что с мужем случилась беда. И теперь она вслушивалась в шум дождя, словно пытаясь расшифровать эту капельную азбуку Морзе. Пахло сыростью и стиральным порошком. Белье висело под потолком, но не сохло от влажности. На полке лежали замызганные мягкие игрушки и пластмассовые машинки.
Дядя Карван спал в соседней комнате и храпел довольно громко. В дверь тихонько постучали. Акчан оглянулась на комнату дяди, не решаясь его разбудить. Старик засыпал трудно. После нескольких ранений здоровьем он похвастаться не мог. Осколок в спине остался, и то и дело открывалась рана, и дядя буквально гнил заживо.
— Апо Карван дома? — тихо спросил Секо.
За его спиной стояли еще несколько бойцов с напряженными лицами. Среди них парень со смутно знакомым лицом. Кажется, из русского батальона, базировавшегося в другом лагере. Вроде бы его зовут Шиван Авдалян.