И Тихомолов, хотя и с усмешкой, подчинился: сделал вид, что три раза сплюнул через плечо.
Они все шли и шли, вплетая свои следы в общую цепочку, оставленную саперами. Тихо шелестели у берега почти незаметные для глаз волны. Быстро-быстро, как автоматные строчки, бежали вдоль берега две синицы-трясогузки, догоняя каких-то мошек. Копались в тине, выклевывая мякоть из раковин, тяжелые воро́ны; когда люди приближались к ним на опасное расстояние, вороны взлетали, уступая дорогу, и снова садились. Далеко впереди одна горбатая тучка пролилась дождем и протянула между собой и морем тысячи темных нитей, образовав этакую ткацкую основу на невидимом отсюда станке. Только что там может соткаться из этих нестойких водяных нитей?
Пожалуй, ничего. Ничего, кроме грусти…
— Николай Васильевич, — снова заговорил Тихомолов, — тебе не странно, что в боевом строю остались именно мы с тобой?
— Не только мы. — Густову не очень-то хотелось об этом разговаривать.
— Ты собирался быть строителем, я все еще маюсь писательством. Какие из нас военные?
— Я недавно выбросил свои демобилизационные настроения, — сказал Густов. — Вернее сказать — сжег.
— Как это?
Густов рассказал о своих заметках на тему «Что неплохо бы перенять у немецких строителей». Когда собирались на разминирование, он бросил их в печку.
— Ты выбросил, а я хочу накопить записей побольше, — проговорил Тихомолов.
— Накопишь…
— А будет ли толк?
Не очень далеко впереди, где, вероятно, уже работали о утра пораньше саперы, глухо толкнулся в землю довольно сильный взрыв. «Противотанковая мина или снаряд», — определил Густов и невольно приостановился, как будто мог на расстоянии определить, случайный это взрыв или преднамеренный.
— Пойдем побыстрей, — сказал он Тихомолову, — а то мы тут слишком расчувствовались.
Вскоре они нагнали медленно идущую группу минеров. Ее возглавлял сержант Лабутенков. Он снял наушники миноискателя и стал односложно отвечать на вопросы Густова: «Так точно!», «Никак нет!», «Да, недавно взорвали снаряд. Нашли в песке», «Да, все благополучно…».
«Все еще обижается… и долго будет обижаться, — понял Густов. — А я ведь ни в чем не провинился перед ним».
В это время один из саперов — недавно прибывший солдатик — показал в сторону моря, явно чему-то радуясь.
— Слышите?
Густов прислушался и тоже стал различать там, между водой и небом, тоскливо-тревожные, как бы зовущие голоса. Вначале он принял их за человеческий крик о помощи, потом догадался, что это птицы.
— Журавли? — спросил он Лабутенкова.
— Они, товарищ капитан, — отвечал сержант с почтением, однако почтение это относилось не к капитану.