Осколок выпал из круглой оправы.
Вместо Дыма-Леффлера перед Корнеем стоял Миша Бродский. Глаза однокашника были полны скорби и слез. По щеке сползала противная зеленоватая улитка плевка.
– Ты харкнул в меня, – удивленно сказал Миша. – Зачем, Корь?
– Прости.
Корней зажмурился и ударил. Кулак разнес голову призрака, словно она была отражением в воде. Птенцы прятались за шипами в ячейках, их плач – плач младенцев – сплетался с гулом космоса.
Корней шагнул к башне…
И очутился на площадке, возле скорчившегося ревущего монстра.
Кровь лилась из ран Корнея, сознание металось по волнам грядущей темноты, как хлипкое суденышко. В желудке шипел раскаленный металл.
«Оксана… – отрывисто подумал Корней. – Успеть…»
Химера уменьшилась в размерах и стремительно менялась. Как хамелеон меняет свой цвет, она перетекала из формы в форму, листала обличья. Она была хнычущим ребенком и взрослым мужчиной в костюме шестнадцатого века, рыцарем в серебряных доспехах и лебедем, прекрасной лошадью и скорпионом, рыбой и пучком стрел.
Корней собрал воедино мощь распирающего огня и направил его на корчащуюся многоликую тварь. Все, что было в нем, весь до капли свет вышел наружу.
Лунное Дитя завопило от ужаса. Стена белого пламени обрушилась, испепеляя осклизлую плоть. Чудовищный силуэт – тень вепря – замер на мгновение в воздухе и взорвался брызгами серебра.
Корней упал на площадку, лицом вниз.
Жизнь уходила толчками.
Свет, выполнив миссию, покинул умирающее тело.
Каждую ночь на протяжении двадцати семи лет Корней погружался в темноту без образов и красок.
А в той, непоправимой темноте увидит ли он сны?
Хотя бы один сон?
Корней опустил веки – чтобы проверить.
Сердце остановилось.
7.1
В конце концов у Радека Адамова появился свой корабль. Не такой роскошный, как было обещано, зато маневренный и быстроходный, – незаменимые качества в трудные для флота времена. Боевой крейсер бороздил просторы Атлантического океана, направляясь к побережью Южной Америки. Его палубы были отдраены, флаги подняты, а торпеды готовы отражать любую атаку. Лучшие артиллеристы, опытнейшие моряки служили под командованием Адамова.
Однако тревога поедала капитана. Дурное предчувствие, сладенький запашок гнильцы.
Над крейсером сгущались тучи. Их не разгонял ни томящийся в трюме гарем, состоящий из повернутых на сексе нимфеток; ни командированный из парижского ресторана L‘Arpиge повар.
Адамова настораживала его собственная команда. То, как матросы застывают вдруг и смотрят на капитанский мостик немигающими рыбьими глазами. Облизывают губы в язвах и говорят на неведомых языках.