И все-таки в Барселоне, где Леррус наказал своим сторонникам быть максимально бдительными и пригрозил властям беспорядками, если вскроются нарушения, республиканцы получили втрое больше голосов, чем регионалисты: прошел весь список Республиканского Союза.
Если вклад Эммы в приближение республиканцев к власти, о котором говорил Леррус, был ограничен по политическим причинам, все же «товарищ учительница» имела случай чуть позже поквитаться и за цензуру своих речей, и за малое время, какое ей предоставили во время избирательной кампании на митинге в Барселонете, на арене для боя быков, совсем рядом с карантином, где они с Матиасом покупали кур. Около пятнадцати тысяч человек собрались там, двенадцать тысяч расселись в амфитеатре, остальные стояли прямо на арене, чтобы почтить годовщину процесса в Монжуике, которую взяли на вооружение республиканцы, требуя пересмотра решений суда, амнистии для приговоренных и их полной реабилитации.
Зрелище, повторяющееся каждый вечер, когда проходит бой быков, перед Эммой предстало не впервые, они с Матиасом часто встречались неподалеку: ожидая подачки, бесчисленное множество калек с флейтами и аккордеонами соревновались между собой – кто сыграет громче и привлечет к себе внимание. Какофония резала слух. И все-таки Эмма расщедрилась, бросила несколько сентимо, которые и для нее не были лишними, в драную шапку, стоявшую у ног какого-то инвалида.
– Зачем ты им подаешь? – спросил Антонио.
– На удачу…
– Так ты в приметы веришь? – рассмеялся он.
Эмма пожала плечами, но, приближаясь к арене, осознала, что удача ей потребуется, еще как потребуется. Многотысячная толпа подавляла – это не театрик и не крытый цирк, куда вмещается несколько сотен человек, никак не больше тысячи. А это море людей вселяло ужас.
– Не знаю, смогу ли я, – призналась она каменщику, окинув взглядом забитые ряды амфитеатра.
Ответ Антонио заглушили крики толпы. Да Эмма и не слушала. Она вся вспотела, ей было не по себе, ее пугало такое скопление людей. Ромеро, помощник Хоакина Тручеро, встретил их и провел к трибуне, помещавшейся над загоном, откуда выпускали быков.
«Этим путем я и сбегу отсюда», – усмехалась про себя Эмма, пока ее представляли другим ораторам; она автоматически пожимала руки, не запоминая имен и не вникая в слова; ее тревожило лишь одно: как бы по ее вспотевшим ладоням кто-нибудь не догадался, до чего ей страшно. Они все расселись в первом ряду, под навесом. Ромеро устроил Антонио где-то поодаль, почти что у барьера, за которым на арене толпился народ. Среди всех этих политиков Эмма почувствовала себя маленькой и одинокой. Она-то всего лишь торговка курами, которых к тому же и достает мошенническим путем. Эмма никому в Братстве не рассказывала, чем на самом деле занимается, а на упорные расспросы Хоакина Тручеро отвечала: «Торгую съестным», тем и удовлетворяя его любопытство. В противоположность ей, все ораторы, собиравшиеся выступать, были важными персонами, в темных пиджаках, при галстуках, в котелках, – люди серьезные, основательные, вдвое старше ее.