Один был постарше, другой совсем молодой. В старшем по густым бакенбардам, переходящим в усы, Маравильяс узнала хозяина фабрики, где работал Далмау и где ее рисовал. Молодого она никогда не видела; «Амадео», – окликнул его тип с бакенбардами. Вскоре они поравнялись с Маравильяс, заглянули в таверну и узнали Далмау.
– Вот он! – крикнул учитель слугам. – Ты поищи экипаж, а ты ступай со мной, – раздал он приказания.
Слуги бросились исполнять. Первый повернулся и побежал к Ла-Рамбла, второй вошел в таверну вместе с доном Мануэлем. Маравильяс подошла ближе, пользуясь тем, что хозяин таверны разбирался с двумя господами, и увидела, как «рюмочница» исчезает, лавируя между столиков. Интересно, подумала девочка, успела ли она общипать Далмау. Слуга и Амадео подняли его и поволокли; Далмау не подавал признаков жизни. Тот, с бакенбардами, разбирался с кабатчиком, который требовал, чтобы ему заплатили за столько рюмок абсента, сколько Далмау и не выпил, а также за целый графин вина.
– Не платите, дон Мануэль, – предупредил Амадео. – В таких тавернах не выписывают счет. Клиент платит сразу, за каждый стакан.
– Господа… – стал защищаться кабатчик.
– Любезный, – перебил его дон Мануэль, роясь во внутреннем кармане фрака в поисках кошелька, – мне кажется несколько странным, что за столь короткое время этот молодой человек сумел выпить все, что вы перечислили, но я не стану спорить. Сколько с нас причитается?
В то время как он расплачивался, Маравильяс распласталась по стене: экипаж подъехал и остановился прямо у дверей таверны. Trinxeraire оказалась зажатой между стеной и задним колесом.
– Где живет Далмау? – спросил Амадео.
– Где-то в старом городе, – ответил дон Мануэль, – но где точно, не знаю.
– Куда же его отвезти? – осведомился Амадео под пристальным взглядом извозчика, склонившегося с облучка.
Учитель несколько мгновений раздумывал, наконец приказал:
– Ко мне домой!
Далмау затащили в экипаж. Туда же сели дон Мануэль и Амадео, слуги встали на запятки, и извозчик пустил лошадей вскачь. Маравильяс поднялась на цыпочки, чтобы колесо ее не задело, и проводила карету взглядом. Потом молча направилась к Ла-Рамбла.
– Эй! – окликнула ее старая проститутка. – Ты про мальчонку забыла.
Далмау рухнул обратно на постель и закрыл глаза в тщетной попытке избавиться от боли, сдавившей голову, едва он попытался приподняться. За стенами комнаты слышались приглушенные голоса. Он принялся вспоминать: праздник, посмешище, таверна, какая-то женщина… Дальше провал. Он несколько раз глубоко вздохнул и открыл глаза, стараясь не двигаться: слабый свет проникал в комнату через слуховое окно. Маленькая, скромно обставленная. Кровать, кувшин на комоде, в углу стул из некрашеной древесины, с плетеным сиденьем, на нем одежда, аккуратно свернутая. Это его вещи? Он заметил, что лежит совершенно голый. Больше в комнате не было ничего. Окон, как таковых, тоже не было, слуховое окошко выходило во внутренний двор. Далмау все-таки решил приподняться, но его замутило. Голова опять превратилась в бомбу, готовую взорваться, и почти лопнула, когда дверь распахнулась, впустив свет, воздух и шум, все сразу. Жизнь со всей силы обрушилась на него.