Далмау не дрался никогда в жизни. Пытаясь нанести удар одному из противников, он промахнулся и рухнул всем телом на двоих других, а те не замедлили дать сдачи: два удара в живот и один в лицо уложили его на пол, откуда он уже не смог подняться. Мастеровым повезло не больше. Сумасшедшая визжала, подскакивала, подначивала их, и они нанесли-таки несколько ударов, но схлопотали гораздо больше, особенно когда вмешались хозяин притона и пара громил, надзиравших за игорным столом; первый орудовал палкой, двое других, огромные амбалы, – попросту кулаками.
Драка продолжалась не более двух минут. Мастеровых и женщину вытолкали взашей, Далмау ухватили за брюки и пиджак, подняли с пола и выбросили в переулок, словно куль с мусором. Ему, грязному, вывалянному в глине, помогли встать анархисты.
– Продолжим в другом кафе? – спросил один из них, когда Далмау сумел кое-как удержаться на ногах.
Сумасшедшая от удовольствия захлопала в ладоши. В ответ Далмау отвернулся и выблевал все, что поглотил за вечер.
К этим разгульным ночам, на исходе которых Далмау засыпал на каком-нибудь постоялом дворе, у себя в мастерской на фабрике, даже на улице, но редко когда дома – он стыдился того, что скажет мать, вернее, того, о чем она промолчит; укора в ее взгляде, может, даже безмолвных слез, – прибавлялись усталость, смятение и беспокойство, какие он испытывал днем, что не преминул заметить дон Мануэль: не только мешки под глазами, бледный и неухоженный вид любимого ученика, но и низкое качество его работ говорили об этом. Учитель узнал о драке в кафешантане. Урсула была в курсе, поскольку этот эпизод смаковали в кружках молодежи из знатных семей, и не замедлила пересказать его за обедом, с самым простодушным и невинным видом, вроде бы возмущаясь, как она это не без сарказма определила, «наветами, по всей вероятности лживыми и злонамеренными». К тому же дон Мануэль прослышал, что Далмау, худо-бедно справляясь с работой на фабрике, не выполнил в срок заказы, которые получал самостоятельно, независимо от основной его деятельности, связанной с изразцами: афишу для праздника, организуемого попечительским советом в одном из кварталов Барселоны, и экслибрис. Наконец учитель решил поговорить с ним.
– У меня трудные времена, – оправдывался Далмау.
Учитель взял его под руку, крепко прижал к себе, и так они вместе расхаживали по фабрике.
– Рад был бы тебе помочь, – вздохнул дон Мануэль. – Если бы ты продолжил свое религиозное образование с преподобным Жазинтом, Бог указал бы тебе путь, отличный от того, каким ты идешь сейчас.