Далмау знал главные постройки модерна; он был знаком с архитекторами и их бригадами, особенно с прорабами, которые часто видели, как юноша встает на колени и сам выкладывает собственные изразцы и керамику; большинство занятых на стройках почитали его за эксперта в своей отрасли. С другой стороны, известность, которой он достиг, создав рисунки trinxeraires и другие превосходные вещи как в керамике, так и в графике; слава, открывшая перед ним все двери, – все развеялось прахом после того, как он выставил себя на посмешище во время чествования дам в черном и затеял драку в кафешантане. Он не сделал ничего, чтобы защитить свой престиж, восстановить свое имя как художника; тем более ему претило якшаться с теми, кто, по выражению учителя, решал, у кого покупать, а у кого нет; пустив свою жизнь под откос, плывя по течению, он жил ночами и перемогался в дневные часы. Возможно, заметив это безволие, эту апатию, дон Мануэль хотел подстрекнуть его, вовлечь в тот мир, с которым сам он, если бы не чисто экономические интересы, не стал бы особенно сближаться.
Так они снова посетили Парк Гуэль, где затеял строительство Гауди. То был огромный участок в пятнадцать гектаров; промышленник Эусеби Гуэль, меценат Гауди, задумал застроить его, разделив на отдельные участки – их предполагалось шестьдесят, – и распродать вместе с готовыми особняками таким, как он, богачам. Парк располагался далеко от центра города, за кварталом Грасия; дон Мануэль и Далмау, приехав в экипаже, в нем же продвигались по дорожкам; учитель молчал и хмурился при виде щедрой фантазии, какую Гауди вкладывал даже в планировку парка.
Многое изменилось с тех пор, как Далмау в последний раз побывал здесь вместе с учителем. Все идеи Гауди, казавшиеся мечтой вдохновенного безумца, воплощались в реальность. Далмау попросил кучера остановиться и вышел из экипажа, чтобы подойти поближе к жардиньеркам, установленным поверх колонн, неправильных, как будто качающихся, словно их приладил ребенок; высотой более двух метров, они выстроились по обе стороны моста. Далмау замер перед наклонными колоннами: каждая поддерживала свод, а все своды в совокупности составляли портик, по которому можно было передвигаться. Все колонны были разные, одни витые, другие цилиндрические, из разных секций, некоторые с перетяжками, все из простого, дикого камня. Далмау почувствовал себя совсем крохотным перед таким порывом, зовом природы; всякий, кто стал бы бродить между этих колонн, не остался бы к нему равнодушен; новая, невообразимо изменчивая перспектива открывалась с каждой точки обзора.