Их звали Мари Крус, Кристина, Колома, Эстела, Сусанна, Виоланте, Ремеи…
Одну такую изнасиловал хозяин. «Но он мне дал пять песет и попросил прощения! Сам сеньор дон Марселино! У меня! У меня попросил прощения…»
– Зачем ты столько говоришь с прислугой, – укорял ее Матиас.
– Говорю сколько хочу.
«Не хочешь заявить на него?» – возмутилась Эмма, глядя на девочку семнадцати лет с круглым свежим личиком и ладной фигуркой. «Я сама виновата, – выпалила та. – Я ввела его в соблазн, хоть и не нарочно, – затараторила она. – Сеньор Марселино мужчина… у него свои слабости…» Эмма уже знала, что последует дальше, и ждала с нетерпением, в гневе: «Так мне сказал преподобный Хуан, священник нашего прихода». В самую точку. «Доброй христианке полагается прощать!» – крикнула девушка вслед, когда Эмма, поморщившись, повернулась к ней спиной.
Не ей их судить, упрекала она себя, стирая одежду Антонио и свою в прачечной близ Рек-Комталь, старого римского акведука, превращенного в оросительный канал, берущий начало в речке Бесос и протекающий позади церкви Санта-Мария дель Мар. Прачечная, как почти все остальные в Барселоне, была частным предприятием, собственник предоставлял места для стирки и выдавал мыло. То был квадратный водоем, искусственный, на нем где-то с полсотни мостков, где женщины, стоя впритык друг к дружке, стирали, гомонили, визжали, хохотали или напевали; погрузив руки в ледяную воду, терли белье о наклонно поставленные рубчатые деревянные доски. В таких местах, как это, волей-неволей собиралось большинство женщин Барселоны, в чьих домах не было водопровода, а стало быть, и мойки. «Они невежественные», – сказала женщина, стиравшая рядом, когда Эмма ей поведала о своей неудаче с прислугой. «Кроме того, они боятся, – прибавила та. – Я ведь, ни много ни мало, предлагаю научить их читать и писать». «Где, когда мы могли бы учиться?» – сетовали девушки, выказавшие хоть какой-то интерес. Они никогда не покидали господский дом, свободные вечера проводили с женихами на скамейке в парке, а если выгадывали какие-то деньги помимо тех, что копили на приданое, тратили их на Параллели.
– Ты когда-нибудь ходила в кино? – спросила одна такая простушка. Нет, Эмма никогда в кино не была. Девушка лукаво улыбнулась. – Епископ и святые отцы осуждают кинотеатры, потому что там темно и можно целоваться.
– Целоваться? Тебя никогда… – Эмма не знала, как поставить вопрос. – Он тебя никогда не щупал? – спросила она наконец, хотя имела в виду хороший перепихон.
– В этом доме мы больше не продадим ни одной куры, – выговаривал ей Матиас после того, как служаночка в сердцах, сгорая от стыда, выпроводила их в толчки, пригрозив пожаловаться госпоже. «Или пойду в полицию!» – орала она, пока торговцы спускались с лестницы.