, будто дожидался успеха, чтобы подарить любовь, Эммы там уже не было.
Женщина шла враскачку, и это позволяло Далмау долго следить за ней взглядом. Мрачный, серый горизонт, к которому она направлялась, усиливал тоску и печаль. Все его подавляло. Закружилась голова, он оперся о ствол дерева. Сделал глубокий вдох: его лихорадило, не хватало воздуха. Далмау задрожал, объятый страхом. Как он мог допустить, чтобы Эмма дошла до такой крайности?
В этот вечер он не пошел на работу. Щедро заплатил Маравильяс и ее брату и отправил их на фабрику, передать, что сам ушел на стройку дома Льео-и-Мореры. Дон Мануэль порадуется, ведь Доменек одно за другим возводит великолепные здания, требующие огромного количества керамики. Далмау же отправился по кабакам Раваля, и образ Эммы, уродливой, несуразной, толстой, неуклюжей, всюду преследовал его, но шла она всегда впереди. К концу вечера он снял проститутку: нужно было избавиться от Эммы.
– Нет, нет, нет! – закричал он, когда женщина, раздевшись, пыталась возбудить его руками. Ничего не получалось. – Оставь меня!
Он все еще видел, как Эмма своей тяжелой походкой уходит к серому горизонту, направляясь к мужу.
– На-ка вот, – проговорила шлюха.
Далмау лежал на убогой койке в насквозь провонявшей комнате. Кажется, снаружи шел дождь. По металлической крыше какого-то строения на световом дворе, куда выходило окно, стучали капли, сочиняя мрачную симфонию. Проститутка, чей возраст скрывали следы профессии, накинув вылинявший голубой халат, присела на край кровати, которая протестующе заскрипела. Женщина держала в руках шприц. Далмау знал, что в нем: морфин. Многие употребляли его, все превозносили.
– Дай-ка руку, – велела она. Далмау заколебался. – Забудешь печали, которые терзают тебя.
Далмау протянул руку. Эмма все шла и шла впереди, и это было мучительно. Игла вонзилась в бицепс, и через пару мгновений его затошнило, страшно пересохло во рту. Женщина пыталась его успокоить, а он метался в постели, весь в поту, и желчь подступала к горлу.
– Спокойно, – шептала ему на ухо проститутка, лаская его. – Это быстро пройдет. Спокойно. Дыши глубже… Спокойно.
Наконец тошнота улеглась и Далмау мало-помалу успокоился. Капли дождя стучали по металлической крыше уже не настырно и угрожающе, но размеренно и благозвучно. Шлюха показалась привлекательной: юная танцовщица жестом, полным чувственности, снимала с себя одежду. Голубой халат, легкий, невесомый, плыл в воздухе, пока наконец не упал на пол, как и Далмау плыл, лежа в постели. Он не слышал, что говорила женщина, хотя она произносила слова, и слова эти плавали вокруг, овевали его, сначала льстивые и ласковые, потом чего-то взыскующие.