Дон Мануэль был безумно доволен своим учеником: и его работой, и новым отношением к жизни. Преподобный Жазинт радовался за него, и даже донья Селия пару раз удостоила его улыбки. И среди такого расположения к нему буржуазной среды крепли и отношения с Урсулой. Далеко в прошлом осталось унижение, испытанное на празднике дам в черном, а заодно и попытки стать своим в обществе, к которому он не принадлежал. Иногда Далмау задумывался, какой была бы его жизнь рядом с Ирене Амат, белокурой наследницей текстильной империи. Просто трудно себе представить. Зато девушка с гневным взглядом, от которой он ждал унижения и знал, что она этих ожиданий не обманет, стала настоящим наваждением. Урсула, со своей стороны, старалась держаться гордо, надменно, полностью подчиняя себе своего пупсика: изгнав из духовного обихода понятие о грехе, она пробовала с Далмау то, чего даже и предложить бы не посмела кому-либо из себе равных. Она таскала Далмау по всему дому, из конца в конец огромной квартиры с множеством комнат, парадных и служебных, шкафов, более просторных, чем иные каморки, где жили рабочие; было там несколько кладовок, ледник и даже домашняя капелла; длиннейшие коридоры соединяли фасад, выходящий на Пасео-де-Грасия, с противоположной стороной, откуда открывался вид на двор, замкнутый внутри квартала; там был выход на просторную террасу, настоящий сад; там же располагалась кладовка, где хранилась всякая утварь и где они наслаждались моментами наибольшей близости. Но чтобы дойти до нее, нужно было пересечь террасу под нескромными взглядами тех, кто мог бы следить за ними сквозь цветные витражи.
Каждый раз, когда они прятались, Далмау пытался вывести Урсулу на новый, более высокий уровень. Однажды, когда девушка его тискала и целовала, не открывая рта, Далмау заметил, что губы ее чуть дольше задерживаются на его губах. Попробовал высунуть язык, облизать ей губы. Урсула позволила. Далмау попробовал снова, и она приоткрыла рот, робко, но достаточно, чтобы просунуть язык. «Какая гадость!» – возмутилась она в тот день, но назавтра сама охотно раздвинула губы. Через неделю Далмау уже ласкал напрямую, без кружев, шелков и корсета, ее торчащий сосок. Урсула стояла тихо, ждала, что будет. «Молишься?» – спросил Далмау, после чего осторожно, нежно ущипнул за грудь; она застонала от наслаждения.
На той же неделе Далмау укололся дважды за день. Он работал над изразцами, но никак не мог добиться нужного эффекта, это терзало его, вызывало тревогу и беспокойство. «Ничего страшного не случится», – сказал он себе, нащупав в кармане рабочего халата никелированный футляр. Легкое затруднение, небольшой сбой – но когда словно электрический ток прошел по телу Урсулы, застывшему в напряженном ожидании, пока Далмау ласкал ей грудь и облизывал соски, он уже регулярно кололся два раза в день.