– Помоги расстегнуть корсет, – вдруг услышал он. Урсула сидела на полу, запутавшись в ворохе одежды.
– Иду, – отозвался Далмау.
Он нащупал в кармане никелированный футляр, вынул шприц, наполнил из пузырька, который тоже носил с собой, и сделал укол в бедро: все это так быстро, что девушка даже не успела обернуться.
Потом пришлось сражаться с корсетом, с платьем, с пряжками и пуговицами и еще с Урсулой, вконец захмелевшей, безвольной. Наконец на девушке осталась только прозрачная льняная сорочка. Далмау сел в низкое креслице, мягкое, удобное, и стал оттуда смотреть. Урсула поднялась с пола, цепляясь за ножку стола, кое-как стащила с себя последнюю одежку и явственно задрожала, представ перед Далмау нагой.
Он тоже встал и прошел мимо нее к мольберту.
– Ты прелесть, – решил он сказать ей приятное, потом ласково провел по щеке тыльной стороной ладони. Потом точно так же прикоснулся к соскам, которые тотчас затвердели. Далмау отошел, впервые оглядел ее во всей ее наготе: молодая, влекущая, но его цель – сделать наброски, может быть, потом они предадутся наслаждению, которое Урсула познала несколько дней назад. – Ладно, – добавил он, уже стоя перед белым листом с кусочком угля в правой руке. – Давай, двигайся.
Девушка воззрилась на него с испугом.
– Как ты хочешь, чтобы я двигалась? – с запинкой пробормотала она, подняв руки и самозабвенно встряхивая ими. Потом уронила их и, как дурочка, рассмеялась. – Что я должна делать?
– Покажи себя богиней, – попросил Далмау. – Приворожи меня, распали. Заставь мучиться, вожделеть…
«Хочу, чтобы воздух плавился, касаясь твоего тела; чтобы все запахи испарились перед желанием, истекающим из твоего лона». «Хочу, чтобы время остановилось перед вечностью твоей красоты». «Хочу…» Далмау не знал, обращается ли он к этой девушке, которая пыталась ему угодить, принимая неестественные позы в подражание пошлым порнографическим картинкам, какие продаются на каждом углу, или говорит с Эммой, как несколько лет назад, когда рисовал с нее обнаженную натуру. Теперь морфин предавал его, возвращал Эмму.
– Хочу, чтобы ночь озарилась и вся вселенная любовалась царицей страсти.
Урсула остановилась, пытаясь понять, чего хочет от нее Далмау. После этих самых слов в свое время Эмма подняла глаза к небу и бросила вызов звездам, выгибая спину, лаская себя, выставляя себя напоказ, молодая, красивая, бессмертная: царица страсти. Эмма… Далмау почувствовал холод, его объяла дрожь. Действие морфина заканчивалось, быстрее, чем когда бы то ни было. Будто бы память об Эмме мгновенно впитала в себя наркотик, высушила сердце и чувства, словно укоряя его за то, что он захотел от другой того, что принадлежало ей и только ей. Далмау снова стал рыться в карманах.