Уголь черным по белому изображал агонию нагой девушки, распростертой у ног Далмау, и продолжал скользить по бумаге еще долго после того, как последний вздох прервался, словно тонкая ниточка, отделяя ее от мира живых.
– Великолепно, – шептал Далмау еле слышно, чтобы слова не мешали волшебному полету угля по бумаге. – Да. Гениально!
Дверь поддалась после третьего удара и распахнулась со скрипом, нарушившим мрачную тишину, которая царила в мастерской дона Мануэля. Он и ворвался первым. За ним – преподобный Жазинт, заранее осеняя себя крестным знамением, и донья Селия, которая истерически завизжала при виде нагого, обмякшего тела дочери, распростертого на полу. Слуги скопились в проеме сорванной с петель двери, не решаясь войти; одна из горничных закрыла рукой глаза младшему отпрыску супружеской четы, другая безуспешно пыталась проделать то же самое с сестрой Урсулы.
Далмау так и сидел на том удобном, низком креслице в окружении разбросанных по полу рисунков, устремив взгляд в какую-то неведомую даль. Учитель взглянул на дочь, потом на него.
– Что ты наделал, паршивец! – воскликнул он, встал на колени перед телом дочери и приподнял ее запястье, пытаясь нащупать пульс.
– Она жива? – спросила донья Селия прерывающимся голосом.
– Не знаю, – отвечал ей супруг. – Откуда мне знать, Боже мой! – Оставив запястье, он похлопал девушку по щеке. – Дочка. Боже правый! Очнись! Урсула!
– Она жива? – повторила донья Селия, застывшая неподвижно над телом дочери.
– Да откуда же мне знать! – взорвался учитель. – Никаких признаков. Урсула! – Он приподнял дочери голову. – Я не знаю, какие признаки!
– Пульс, – подсказал преподобный Жазинт.
– Не знаю. Не нахожу. Не знаю, так ли я делаю. Там ли ищу, где надо. Если он слабый?
– Сходите за врачом! – велел монах столпившимся у двери слугам.
– Уже пошли, преподобный.
– Встряхни ее, Мануэль, – предложила жена. – Встряхни ее, может быть, она придет в чувство…
Учитель стал трясти дочь, и в какой-то момент ее нагота раскрылась полностью. Донья Селия прижала руки к груди, будто это ее выставили напоказ в непристойном виде, потом обвела взглядом мастерскую, нашла то, что искала, и набросила на тело дочери полотнище, одно из тех, которыми ее муж прикрывал холсты. Его не хватило. Женщина машинально потянула вниз, чтобы спрятать ноги, но тогда показались плечи и ложбинка между грудей. А когда она обошла тело и дернула полотнище на себя, обнажились бедра. Она собиралась вроде бы начать все сначала, но вместо того разразилась слезами. Преподобный Жазинт встал на колени в головах у девушки, взял в руки распятие и начал читать молитву.